Снежная смерть - Брижит Обер Страница 58

Вытягиваю вперед руку. Отдергиваю ее, как будто нащупала паучье гнездо. Я дотронулась до волос. На моих безжизненных коленях лежит чья-то голова.

Я с отвращением приподнимаю ее, чтобы освободить себе путь, а она бормочет мне:

— Пощадите!.. просто хотел найти… работу…

Морель! Морель жив!

Я держу его за волосы, как держат отрубленную голову, его тело сотрясает дрожь, отдающаяся в моей руке, я не знаю, отпустить его или нет, что мне делать?

— … надо было остаться… в институте! — лепечет Морель.

Потом с всхлипом добавляет: «Мама!».

Он изрыгает на мои колени жидкость, от которой насквозь промокает плед, я чувствую, как по моим щекам катятся слезы, слезы страха, отчаяния, сострадания? Я ничего не понимаю, я знаю, что он вот-вот умрет, мне нужна помощь, а я не могу ни позвать, ни оставить его. Оставить его? Отправиться за помощью? «Мама!» — повторяет Морель, потом умолкает, обмякает и валится назад, звук удара обо что-то металлическое, понятно, о фургон.

Мне кажется, что снег идет уже и внутри меня, переполняет мое тело, его становится все больше, он затвердевает, он становится опасно твердым. Запах свежей крови и мертвых тел смешивается со свежим запахом снега. Я больше не чувствую влаги на своих ляжках, я больше не чувствую слоя крови на своей коже, я чувствую только овладевающую мной страшную злость.

Кто же убил этих людей, Мерканти?

— Вы и впрямь слишком любопытная, — раздается приветливый голос, словно бы в ответ на мой вопрос.

Но это не Мерканти. Это Дюпюи. Храбрый овернец.

Металлический предмет упирается мне в висок. Дуло пистолета-автомата?

— Это оружие не сверхъестественное, — говорит он мне на ухо, а потом хихикает: — Ну что, хорошо мы с тобой тогда поболтали?

Мысль о том, что Дюпюи и есть Вор и что он здорово посмеялся надо мной, окончательно выводит меня из равновесия. Понятное дело, он нашел дрель, ведь это он и закинул ее в цистерну! И как же он, наверное, веселился, рассказывая нам про маскарадный наряд на крыше! Резко, как пощечина, всплывает фраза: «Трех месяцев не прошло, как мы вместе выпивали…» Три месяца назад старый Моро был уже мертв. Как же я глупа!

— А знаешь, что это за «секрет старика Моро»? — шепчет он. — А то, что старик был грязным развратником! Овец трахал, старый козел. Заметь, — добавляет он, — ты и сама немножко вроде овцы, такая перепуганная и защищаться не можешь…

Он проводит стволом пистолета у меня по носу, по подбородку, вот-вот, веселись. Незаметно для него я сжимаю кулак на колесе кресла, я в таком отчаянии, я так хотела бы ударить его! Нащупываю что-то у колеса. Под моими пальцами кожа. Кожа. Влажная ткань. Тело.

Он разжимает мои губы, просовывает ствол между моих стиснутых зубов. Интересно, что бывает, когда стреляют вот так, прямо в рот? Пуля прокладывает себе дорогу через небо, раздирает мозг, а человек осознает это? Чувствую холодную сталь на губах. «Соси, — говорит он — соси, или я выстрелю». Сумасшедший, сумасшедший!

Рукой ощупываю тело, лежащее у моих ног, кожа, ремень, я сосу ледяной металл, мои пальцы скользят по коже ремня, сантиметр за сантиметром, вот! Вот она, рукоятка, надежная, твердая, пальцы, возьмитесь за нее покрепче, выньте ее из кобуры, вот так. «Вот так, хорошо, умница!», — говорит мне Дюпюи, давай, указательный палец, просунься под курок, да, вот так.

Звук раскрываемой «молнии». «Знаешь что? Думаю, ты мне покажешь, что умеешь делать!». О, да, ты увидишь, что я умею делать, он убирает пистолет, он уже не считает нужным целиться мне в голову, я слышу, как он убирает его, он быстро и громко дышит, хватает меня за голову, пальцы безжалостно вцепляются мне в волосы, он притягивает меня к себе, теплая плоть, пахнущая жиром, прижимается к моим губам, мой палец на спусковом крючке, я поднимаю руку вдоль бедра, согнуть локоть под прямым углом, холодная сталь касается его горячей мошонки, он подскакивает, — слишком поздно, бригадир!

Странное ощущение в ту долю секунды, когда ты переходишь к действию. И вот уже само действие осталось в прошлом.

Он вопит. Как Соня на автоответчике. Как Марион в заброшенном доме. Удушливый запах пороха. На его крики, безусловно, кто-то прибежит. Я спокойно слушаю, я надеюсь, что он умрет. Я не знала, что я так жестока. Я не знала, что могу оставаться безразличной к крикам боли. Он со стоном падает, может быть, он тоже выстрелит в меня, я отъезжаю на пару метров, поворачиваюсь: вернуться в дом, пока он не собрался с силами.

— Но… но что же… — бормочет кто-то на крыльце. — Что же это все значит?

Лорье!

Я слышу, как он бежит, бросается к куче тел. Так проходит несколько секунд, Дюпюи по-прежнему кричит.

— Но они мертвы, все мертвы! — потрясенно произносит Лорье. — Все, кроме Дюпюи…

— Мать честная! — кричит еще кто-то возле нас.

Мерканти.

Он пробегает мимо меня с криком:

— Она сошла с ума!

О, нет! Нет! Ручку, скорее. Я кладу пистолет на колени и пишу:

«Дюпюи — это Вор!»

Лорье откашливается:

— Дайте мне это оружие, вы рискуете кого-нибудь поранить, — говорит он, забирая пистолет.

«Он напал на меня! Он их всех убил!»

Я не знаю, прочел ли он это, потому что он шепчет:

— Шнабель, малыш Морель и остальные, Боже мой! Это невероятно!

Не думает же он, в самом деле, что… Как бы я смогла? Первый слепой чемпион по стрельбе!

Слышу, как Мерканти успокаивает Дюпюи:

— Держись, тобой займутся, все будет в порядке.

— Я сдохну, — отвечает Дюпюи, — эта сука меня укокошила!

— Да что на вас нашло? — спрашивает меня Лорье. — Что на вас нашло?

Он не видит груду трупов у себя под носом?! Я пишу с таким нажимом, что ручка прорывает бумагу:

«Ваших людей убил Дюпюи! ОН — ВОР!»

— Надо предупредить Мартину! — кричит Мерканти. — Он истекает кровью!

Лорье убегает, оставив меня в снегу слушать, как умирает Дюпюи. За моей спиной начинается суматоха. Меня толкают. Перепуганный голос Мартины:

— Надо наложить жгут!

Голос Летиции в доме:

— И тогда?

— И тогда Элиз выстрелила в Дюпюи! — зловеще отвечает Мерканти.

— Он тяжело ранен?

— Плохи его дела.

Дюпюи больше не кричит. Несколько секунд тишины. Потом Мартина:

— Господь прибрал его…

Я только что убила человека. Я первый раз в жизни убила человека. Я должна была бы ощущать ужас. Может быть, отсутствие зрения притупляет чувствительность. Может быть, если бы я видела, как он умирает, меня бы вырвало или я бы расплакалась. Но я чувствую себя холодной и сухой, как камень на плато Ларзак.