Чучельник - Лука Ди Фульвио Страница 60

Джудитта сжала кулаки.

– Она подарила мне свои сильные ноги. Видишь, я их уже прикрепил.

Он заставил куклу походить. Джудитта заметила, что на ногах у нее красные балетные туфли.

– А теперь я спасу и тебя, Джудитта, и ты в благодарность подаришь мне кое-что свое. Вот, прочти, что написано у этой милой дамы над пупком.

Профессор Авильдсен поднес прямо к ее глазам живот деревянной куклы.

Джудитта прочла свое имя, написанное карандашом, и дико взвыла. Человек положил куклу на пол и, размахнувшись, нанес удар в зубы своей жертве.

– Твое лицо мне ни к чему, Джудитта, – продолжал он тем же спокойным голосом. – Следовательно, ты рискуешь испытать сильную боль, прежде чем я тебя спасу. Это зависит только от тебя. Ты меня поняла?

Джудитта кивнула, ощущая во рту терпкий привкус крови.

– Вот и хорошо. Я знал, что на тебя можно положиться.

Человек поднял с пола куклу и положил ее рядом с Джудиттой. Деревянная голова теперь покоилась на вытянутой руке студентки.

– Как приятно смотреть на вас вместе, – мечтательно произнес профессор Авильдсен. – Скоро вы станете еще ближе друг другу. Будете… вместе.

Улыбнувшись, он провел рукой по ее лбу, вытер платком разбитую губу и начал неторопливо стягивать с нее вторую половину блузки.

Как только Авильдсен обнажил грудную клетку, лицо его вдруг исказилось гримасой ужаса, и он поспешно прикрыл туловище остатками кофточки. Потом зажмурил глаза и тяжело, прерывисто задышал. Джудитта видела, что его бьет дрожь и на лбу выступил пот.

Но приступ вскоре прошел. Профессор открыл глаза и опять отбросил ткань. Джудитта чувствовала, что у него трясутся руки. Он раздел ее донага, долго со страхом смотрел на тело своей жертвы, потом отошел к заляпанному кровью рабочему столу и вернулся с лупой. В гробовом молчании он стал изучать небольшой участок на коже девушки, при этом качал головой и бормотал непонятные слова. Потом ткнул пальцем в точку, которую рассматривал. Джудитта поморщилась от боли и поняла, что внимание профессора Авильдсена приковано к ее ранке – она несколько дней назад поранилась о железную тумбочку в подвале, когда в страхе убегала от смотрителя мусоросжигательной печи.

– Я так не могу! – воскликнул профессор Авильдсен и затряс головой. – Не могу, она попорчена! – Он посмотрел на Джудитту. – Ты попорчена! – с бешеной злобой закричал он прямо ей в лицо. – Придется ждать, когда рана затянется. Ты все погубила, – заключил он скорбным тоном.

Он отошел подальше. Джудитта услышала глухой стук, как будто он рухнул на пол. Очень долго ничего не было слышно. Наконец, когда дневной свет совсем перестал сочиться сквозь матовое окошко, она отважилась его окликнуть:

– Профессор… Профессор… послушайте…

И вдруг услышала из дальнего угла темницы отчаянные, сдавленные всхлипы.

Он плакал, как ребенок.

Все ее звали Кларой. Фамилии не знал никто. Самые маленькие жители в краткий срок чистоты и невинности, отпущенный им старым городом, слыша разговоры взрослых, искренне думали, что ее фамилия «Лапутана».

Толпа демонстрантов позволила себе передышку. Народ, запрудивший улицы с требованием выдать им головы мусорщиков и отцов города, возвращался к своим повседневным занятиям. Яркие желтые, голубые, розовые мешки с мусором и разноцветные отбросы, раскиданные по мостовым и тротуарам, постепенно утрачивали натуральные краски, покрываясь пылью, грязью, водой мутного дождя, осадком от выхлопных газов, становясь такими же серыми, как пасмурный день, как свинцовое небо. Казалось, безжизненный дневной свет появляется вместе с зарей лишь в силу привычки, без всякой цели и, следуя той же привычке, пропадает на закате.

После обеда Клара – что случалось с нею крайне редко – не стала поднимать жалюзи лавочки и выставлять напоказ свое обширное, гостеприимное ложе. Не стала надевать чулки с подвязками и цветастый атласный халат, зазывно распахивающийся на груди и ниже пояса. Она оделась не столь вызывающе: непрозрачные чулки дымчато-серого цвета, туфли на низком каблуке, черный приталенный жакет с фальшивыми перламутровыми пуговицами, юбка с небольшим разрезом сзади, а сверху пальто, едва прикрывающее колени, тоже черное с бархатным воротничком. В руки взяла черную сумочку с жесткой ручкой и позолоченной застежкой в виде бантика. Направляясь к границе старого города по заваленным отбросами улочкам, она чувствовала себя так же неловко, как если бы добропорядочную домохозяйку вдруг посадили на ее кровать. Встречные приветствовали Клару с легкой оторопью: во-первых, не сразу узнавали, во-вторых, терялись от ее непривычного вида. Никто не спрашивал, куда она идет. Если женщина в трауре, все и так ясно, кому надо выслушивать скорбные подробности?

Выйдя из старого города, Клара замешалась в толпу, во всем похожая на женщин, отправившихся за покупками или по другим делам. Многие мужчины оборачивались ей вслед, невзирая на возраст и на то, что красавицей ее уж никак не назовешь. К этому она привыкла с детства. Похотливые взгляды мужчин стали частью ее бытия, как воскресные колокола или гудки пароходов, покидающих гавань.

Родилась Клара в деревне и выросла в доме, где жили четыре крестьянские семьи. Она сбежала оттуда в день, когда ей стукнуло шестнадцать, и осела в грязном приморском городе, который тут же заграбастал ее и пристроил к ремеслу, не предоставив возможности выбора. Этому ремеслу она обучилась быстро и обрела в нем ту душевную гармонию, которой ей так не хватало на свежем воздухе, среди простых, но высоконравственных людей. Она почти сразу поняла, что клиенты выбирают проститутку не по внешним данным, а по тем обещаниям, какие дает доступная женщина одним только своим видом. Клара эти обещания всегда сдерживала. Она была в своем роде актрисой, а ее клиенты – драматургами, приходящими убедиться, насколько верно переданы дух и буква их пьесы. От Клары исходили тепло и нежность, и мужчины умели это ценить. Она стала музой слабосильных, неудовлетворенных, стеснительных, слезливых мужчин, которым нужны внимание и участие. Садисты ей никогда не попадались. Счастливой Клара себя не считала, но жизнью была вполне довольна. Она ничего не ждала от будущего именно потому, что в прошлом обошлась без великих потрясений.

Но однажды вечером к ней заглянул Айяччио.

У него был, если можно так выразиться, дефект внутреннего зрения. Он не видел того, что для нескольких поколений мужчин было фактом и данностью. Он не понял, что мужчины-насильники ходят к кому угодно, только не к Кларе, что в ней нет ни той порочности, которую возбуждает грубое насилие, ни той чистоты, которую можно осквернить. В тот вечер четыре года назад Айяччио забрел к Кларе случайно и случайно же, повинуясь какому-то непонятному порыву, изнасиловал ее. Быть может, именно благодаря своему дефекту Айяччио сумел, как никто другой, соприкоснуться с истинной ее натурой. Сам-то он этого не почувствовал, а Клара почувствовала как нельзя лучше и с тех пор каждый день боялась и надеялась, что он опять придет насиловать ее.