Киллер с пропеллером на мотороллере - Алексей Тарновицкий Страница 61

— Хватит, Саша, — попросила я. — Довольно.

Он ухмыльнулся, невысокий русоволосый мордастый крепыш. Теперь, когда Саша впервые за все это время смотрел мне прямо в глаза, я поняла, что в его взгляде есть что-то рысье. Я видела рысь в зоопарке и на картинках, но мне совсем не улыбалось встретиться с нею в лесу.

— Довольно? — переспросил он. — Не нравится, а, тезка? Что вы вообще знаете… чистенько живете, как на Марсе.

— Ты уверен, что на Марсе живут чистенько? — шутливо возразила я в надежде сменить тему.

Саша пожал плечами.

— Ничего не знаете, ничего… — Он снова плеснул себе виски. — Взять того же Степаненко. Он ведь потом героя получил, во как! Посмертно, за проявленную в бою воинскую доблесть. А было-то как? Он да другой дед, Мешков его фамилия, по бабам соскучились. Взяли нас с Вадькой — и в горы, вчетвером.

Они там заранее кишлак присмотрели. Одно слово кишлак — четыре дувала всего. Вывели местных, отобрали двух телок помоложе и почище, а остальных — в расход, в коллекцию ушей. Поставили нас с Вадькой на стреме, а сами с девками в дувал, на мягкие ковры. Вадька постоял-постоял, а потом, смотрю, тоже в дувал пошел. Ты, говорю, куда, Вадя? Зачем? Не зли дедов зря. Они закончат, потом наша очередь. А он будто и не слышит вовсе. Зашел, а потом бам!.. бам!.. — одиночные. Выходит Вадя, автомат на плече, штык в крови. Ты что, говорю, наделал? Вбегаю в дувал: лежат Мешков и Степаненко, оба голышом, оба мертвее мертвого, у одного в шее дырка от штыка, у другого полголовы снесло. Выбегаю к Ваде, а Вади-то и нет. Ушел Вадя мой…

— Куда ушел? — спросила я, превозмогая отвращение.

Саша снова пожал плечами.

— А куда там можно было уйти? К духам. К ним и ушел. Сейчас, верно, стоит где-нибудь в Карачи на карачках задом кверху, поет про аллах-ахбар. Он ушел, а я вот не смог. Спрятался там же в камнях и ждал, пока наша «вертушка» не прилетела.

— А девушки?

— Какие девушки? — удивился он.

— Ну, те, которых они насиловали…

— А, эти… — Саша пожевал губами. — А черт их знает. Я на них и не смотрел даже. Как вышел и Вади не увидел, так сразу гранату в дувал забросил, на всякий случай. Чтоб уж точно никого не осталось… Когда никого не остается, можно придумать все что угодно. Вот отцы-командиры и придумали: легенду про бой с многократно превосходящими силами противника и про геройскую гибель десантников Мешкова и Степаненко. А про нас с Вадей вовсе не упоминали. Комроты меня сразу к себе вызвал. Я, говорит, в роте тебя оставить не могу, потому как деды убьют. Легенда, говорит, легендой, но то, что там реально произошло, любой опытный курок понял бы с полувзгляда. Они и поняли.

Саша снова закурил и тоскливо посмотрел в окно. Судя по дорожным щитам, мы подъезжали к городу под названием Брно.

— Ну и что же мне теперь делать, спрашиваю. Не знаю, говорит. Если, говорит, в тыл тебя списать, то слухи и там догонят. Хочешь в водилы? Месяц поездишь, уважение заработаешь… — Саша усмехнулся. — А водилы, тезка, в Афгане гибнут самыми первыми. Солдатня-то все-таки под броней сидит, а шофер у каждого снайпера на виду. А тех, кто цистерны с горючкой возит, и вовсе «факелами» зовут — сгорают только так… Всё ясно, думаю. Прямо в роте меня пристрелить слишком хлопотно — расследование будет, вопросы, суета разная. Куда легче в водилы записать — конец тот же, зато и взятки гладки… Ну а что делать-то? К духам убегать вроде как поздно, да и страшно. A-а, думаю, хрен с вами, сволочами! Чему быть, того не миновать! Давай-ка, выпей еще…

Я заставила себя чокнуться с ним еще раз.

— И что ты думаешь? — Он приоткрыл окно, чтобы выбросить окурок. — Сколько, ты думаешь, я отъездил? Пять месяцев, как одну копеечку! Пять месяцев в Афгане на цистерне! Да за это надо пять Золотых Звезд давать — по Звезде за месяц! A-а, да что там говорить… Разве ж вы чего понимаете…

Мой спутник откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. За окном мелькали красивые домики, и аккуратно, как по линеечке, расчерченные прямоугольники полей. Справа на пригорке раскинулся небольшой пригожий городок; закатное солнце медленно опускалось на серый штык-нож колокольни. Штык-ножом уши ровненько не отрежешь… Верить ли тому, что наплел мне этот невысокий мордаш с рысьими глазами? Действительно ли всё это случилось с ним самим или передано со вторых, третьих, десятых рук? Да и было ли это вообще?

А, собственно, какая разница? Важно, что он ведет себя так, будто это чистая правда. Значит, его рассказ уже превратился в факт, даже если и был выдумкой — полной или в тех или иных деталях. «Какие девушки?.. А, эти… черт их знает…» Он сам и есть тот Степаненко, и Мешков, и Вадя. Убийца с рысьими глазами и рысьей душой… — а то и вовсе без души. Не киллер с пропеллером — настоящий убийца, убивающий не потому, что нужно, а потому, что можно. Страшный зверь, гуляющий на воле среди ничего не подозревающих людей. Биляк наверняка доволен таким исполнителем. Кстати, чем занимался этот «товарищ из братской страны» на советской военной базе под Душанбе? Приехал забрать награбленные в Афгане камешки? А может, он и был одним из «получателей» цинковых гробов с белым порошком?

К пограничному пункту мы подъехали, когда уже начало темнеть. Шофер забрал у нас с Сашей паспорта, ушел и вернулся с офицером. Тот попросил открыть окно лимузина, вгляделся в наши лица и козырнул — нам даже не пришлось выходить. Судя по тому, как пограничник хлопнул нашего водителя по плечу, это была далеко не первая их встреча. Австрийцы уделили нам еще меньше внимания — как видно, здесь хорошо знали и машину, и ее шофера.

— Чуешь, как гладко поехали? — сказал Саша несколько минут спустя. — Австрийское шоссе — это тебе не у чехов.

Я пожала плечами, потому что не ощутила особой разницы. Куда больше меня интересовал вопрос, почему мы свернули с автострады на хоть и гладкую, но явно второстепенную дорогу.

— Разве мы не должны ехать в Вену?

Саша безразлично качнул головой:

— Мой тебе совет, тезка: езжай, куда везут, и не задавай лишних вопросов. Лично я так и поступаю. У Йозефа инструкции от босса, он и банкует.

— У какого Йозефа?

— У водилы нашего, у кого же еще. Только не пытайся спрашивать у него — он по-русски ни бельмеса. И по-чешски тоже. Только дойч и инглиш — чурка, короче говоря.

Похоже, Биляк весьма предусмотрительно подбирал кадры, заведомо ограничивая возможности общения помощников между собой: каждый здесь понимал лишь в той области, которая была ему предназначена… Зато сам босс наверняка говорил на всех языках. Мы миновали очередной небольшой городок. На его окраине светилась неоновая вывеска: бокал и крутобедрая красавица верхом на стрелке. Лимузин замедлил ход и взял влево по указателю.

— Реет, — проговорил, не оборачиваясь, Йозеф. — Митинг.

Это были первые слова, произнесенные им за всю поездку.

— Вот видишь, — оптимистически подхватил Саша. — Реет — это отдых. Отдохнем и дальше поедем. Вот только при чем тут митинг? Не, ну чурки, одно слово — чурки…