Амнезия - Сэм Тэйлор Страница 65

Путешествие через море продолжалось почти месяц, и все это время меня невыносимо мутило. Я делил каюту с десятком мужчин, большинство из которых представляли собой отребья общества. В тесной каюте порой было нечем дышать. Чтобы оплатить дорогу, я работал стюардом в офицерской столовой. Непрерывный…

…что впервые за четыре или пять месяцев я — пусть и на несколько часов — забыл ее лицо и голос. Физическая боль, оставшаяся после нашего расставания, постепенно утихла, и я обратил свои взоры к другим женщинам.

Забыть помогала и погода. Стоял октябрь — месяц грусти и воспоминаний. В другом полушарии я бродил бы по засыпанным листьями аллеям, вдыхая туманный воздух с дымком и вспоминая прогулки с Анжелиной. Здесь я был милостиво от этого избавлен. В Мельбурне на деревьях распускались почки и расцветали первые цветы. И пусть я заплатил за переезд сюда тем, что пришлось вытерпеть подряд две зимы, я был избавлен от осени. А теперь, под благотворным влиянием весны, процесс выздоровления пошел куда быстрее.

Первой женщиной, с которой я начал встречаться по эту сторону океана, оказалась секретарша из почтового офиса. Звали ее Кэтрин Льюис. Старше меня, не слишком хорошенькая, она тем не менее обладала роскошными формами и удивительной для женщины свободой нравов. Не без удовольствия вспоминаю наши липкие объятия за шкафом в подсобке после закрытия почты. Юбка Кэтрин задралась, обнажив горячие полные бедра и вход в мир, где иной мог узреть истину, хотя длилось озарение обычно не больше нескольких секунд. Как ни странно, но повторяемость этих мгновений, делил ли я их с Кэтрин или с Анжелиной, странным образом успокаивала. Я понял, что вполне могу удовлетвориться самим актом любви и незачем всю жизнь мучиться, вспоминая то, что следовало забыть.

Впрочем, вскоре я понял, что выдаю желаемое за действительное. Какими бы сладкими ни были часы, которые я проводил в объятиях беспечной и простодушной Кэтрин, в глубине души я чувствовал себя обманутым. Ее слова спустя несколько секунд после оргазма («Это было замечательно, Мартин! Спасибо, ты был на высоте!») возвращали с небес на землю. Словно кто-то внезапно выбивал из-под меня лестницу, по которой я только что взобрался на небеса, и я летел вниз, вверх тормашками…

…походы с новыми друзьями на пляж или в театр и бессчетное количество теплых вечеров, проведенных в барах старого города, где мы пили местное пиво среди широкоплечих краснорожих аборигенов. За долгое время я впервые почувствовал себя счастливым — не так, как с Анжелиной, но хотя бы не таким одиноким. Я прожигал жизнь впустую, и в то время я отчаянно нуждался именно в такой легкости и пустоте. Возможно, пройдет какой-нибудь десяток лет, и я смогу спокойно спать, уже не вскакивая в ужасе посреди ночи, рассуждал я. Буду себе служить в почтовом ведомстве, самый обычный загорелый австралиец. Буду подмигивать коллегам, повторяя, словно мантру, местное заклинание: «Все в порядке». Увы, этим мечтам не дано было осуществиться.

Стояла ранняя осень — четвертое апреля 1893 года, если быть точным, — когда я услышал от знакомой проститутки о молодом английском аристократе по фамилии Огилви, который часто захаживал в местный бордель. Проститутка рассказала мне о нем как о некоем курьезе. В том, что он был молод и хорош собой, не было ничего удивительного — среди ее клиентов таких было большинство. Гораздо занимательнее оказалось обыкновение клиента безутешно рыдать в момент эякуляции. Несмотря на профессиональную жесткость, проститутку трогало такое проявление чувств, и иногда она позволяла англичанину задержаться на часок, пока она гладила его по голове и шептала на ухо ласковые слова.

Я выразил желание увидеть ее клиента, и проститутка согласилась сообщить мне время их следующего свидания. Спустя два дня, когда я сидел в салоне, курил и обнимался с девушками, в дверь вошел высокий, хорошо одетый англичанин. Он стал неузнаваем, но я знал, что передо мной именно он. Герард Огилви сильно располнел, кожа на лице посерела, а клочковатая борода почти скрыла некогда красивое лицо, но больше всего меня поразили его пустые, налитые кровью глаза. Мне не удалось вовлечь Огилви в разговор — так не терпелось ему заняться тем, за чем он сюда явился. Впрочем, вскоре я случайно столкнулся с мужем Анжелины на улице, пригласил его выпить со мной, и тогда…

…вряд ли можете вообразить то возбуждение и смущение, в которое она меня повергла. Анжелина свободна! Она больше не замужем! Эта новость зажгла в сердце безумную надежду. В то же время гнусные намеки, которые позволил себе Огилви, несказанно меня встревожили. Вряд ли стоило доверять его суждениям — Анжелина бросила его, и теперь бедному Огилви ничего не оставалось, как клеветать и злобствовать, — но я слишком хорошо помнил обстоятельства нашего знакомства, чтобы не почувствовать беспокойство. К тому же я не забыл историю, которую рассказал мне Ивэн Доуз. Неужели все это правда? Влюбленный до безумия, раньше я считал его обвинения попыткой отвратить мое сердце от Анжелины, да и разве сама она не поведала мне всю правду о своем прошлом? Теперь меня снова начали одолевать давние сомнения и страхи. Я не знал, кому верить.

В одном я был уверен: пришло время возвращаться в Англию. Оставаясь в Мельбурне, я никогда не узнаю правды. Я должен отыскать Анжелину и поговорить с ней. Я должен узнать правду и, возможно, — о, мое неуемное сердце! — вновь обрести единственную любовь всей своей жизни.

Джеймс дочитал рукопись и отложил листки в сторону. Он был взволнован и напуган, хотя вряд ли смог бы объяснить причину своих страхов. Эта история, несмотря на пропущенные страницы, на всю ее театральность и условность, разворошила что-то в душе. События и переживания героев, несомненно вымышленные, казались удивительно знакомыми.

Некоторые образы полностью совпадали с воспоминаниями или галлюцинациями, которые преследовали его самого. Кровавая отметина на яблочной мякоти; ревнивая девушка, разбросавшая по полу его одежду; ночная встреча с полицейским. Сначала он вспомнил эти события, затем прочел о них. Разве такое возможно? Как разгадать тайну? Джеймс чувствовал, что разгадка близко, прямо перед глазами, но, как бывает часто, именно поэтому он ее не видит. Он вспомнил детективный рассказ Эдгара Аллана По, в котором полиция, сбиваясь с ног, искала письмо, пришпиленное к стене на самом видном месте. Неужели разгадка его тайны столь же очевидна? Что же я упустил, спрашивал он себя, где сбился с пути?

Я едва удерживался от смеха, наблюдая за его конвульсиями. Но я не выдал себя. Как-никак, мне и самому некогда довелось испытать те же чувства.

Остаток дня Джеймс копался в вещах, которые обнаружил в шкафу. Виниловая пластинка «16 Lovers Lane». Замусоленный томик Борхеса — английский перевод «Лабиринтов» (книжка была открыта на рассказе «Фунес, Помнящий», который Джеймс все это время читал по-испански). Он вздрогнул, заметив на полях надпись от руки «Память — это ад». И главное, Джеймс нашел множество фотографий: Иен Дейтон, Грэм Оливер, Лиза Сильвертон, Анна Вэлери. Снимки были сделаны в доме, на заднем дворе, в комнате, где он сейчас стоял. В коробке оказалось еще несколько фотографий бледной пухленькой девушки, которая (вдруг вспомнил Джеймс) когда-то была в него влюблена.