Икона и крест - Билл Нэйпир Страница 8

Я подчинился. Он пристегнул ножны к тыльной части моего предплечья.

— Такие рукояти встречаются не часто. Она вырезана из слонового бивня.

Меня куда больше интересовал сам клинок. Я потрогал его края и охнул от боли. Такие острые лезвия мне еще не попадались.

— Вложи его обратно в ножны. А теперь быстро вытащи — и постарайся не полоснуть по коже, как только что.

Я вытащил. Внутри ножен имелся выступ, который удерживал кинжал, но, чтобы вытащить его, достаточно было потянуть за рукоять.

— Еще.

Я повторил движение несколько раз. Теперь я выхватывал нож в мгновение ока.

— А теперь опусти рукав и повтори все сначала.

Я так и сделал. Учитель кивнул.

— Теперь еще раз, быстрее.

Я упражнялся до тех пор, пока не отточил движение до совершенства. Учитель был доволен.

— Он — твой друг. Больше никому не доверяй. Пользуйся им только при необходимости. Но если необходимость возникла, пускай его в ход неожиданно, со всей яростью и отвагой.

Я начал было благодарить Учителя, однако тот, не дав мне закончить, нетерпеливо махнул рукой.

— А вот еще один хороший друг.

Учитель достал из-под кровати жердь — где-то мне по плечо, с острым железным наконечником.

— На открытом воздухе ей будет лучше, чем под кроватью. У моряков это называется „абордажным копьем“. Умения особого здесь не требуется, но оружие от этого не становится менее действенным. Защититься от него нельзя. Смотри.

Он держал копье на уровне колена и вдруг сделал выпад, остановившись в дюйме от моего живота. Мой испуг его рассмешил. В красном свете горящего торфа влажные глаза Учителя блестели. Вид у него был вполне сатанинский.

— Если ты поразишь врага сюда, — и он опустил наконечник, указывая на мой пах, — его мучительная смерть будет длиться часы, а то и дни.

— Я не пожелал бы такого ни одному человеку, даже если он нехристь.

Учитель собрался было что-то ответить, но передумал. Вместо этого он откинул занавеску.

— Может быть, еще один друг. Последний.

Над разобранной постелью висела единственная полка с книгами. Он вытащил один из томов и с заметным смущением сунул ее мне в руки. Я опять хотел заговорить, но Динвуди взял меня за плечи и развернул к двери. В последнее мгновение он сказал:

— Я не могу дать тебе лучший совет, чем этот, Джеймс: не расставайся с оружием, держи язык за зубами и не сближайся с людьми сверх меры. А теперь иди, и да хранит тебя Бог, если только Он существует.

Я ушел, и голова моя кружилась — вместе с облаками надо мной. Не может быть, что мир за холмами так опасен, как предполагал мой хмельной преподаватель.

Динвуди был служителем Божьим, но какому именно Богу он служил — тут у меня возникли сомнения.

Утром я перебрался через спящего брата и тихонько спустился по лестнице. Из-за занавески, скрывающей нишу в стене, где спали родители, раздавался тяжелый храп. Пошевелилась одна из свиней. Сума моя была готова. Взяв ее, я услышал, как прошептали мое имя:

— Джеймс!

Сверху на меня смотрело бледное напряженное лицо брата. Я не знал, что ему сказать, и вместо этого только молча помахал. Мое сердце переполнилось печалью.

На улице было холодно и сыро. Я выбрался на дорогу, которой пользовались погонщики скота. Рядом журчал Туид. С темных холмов спускался туман. Дорога свернула к югу, прочь от дома, в котором я прожил всю свою жизнь.

Мили через полторы появилась кузница, окна которой были закрыты ставнями. Дом Фионы… Фионы с длинными черными волосами и радостной улыбкой.

Фионы, которая, останься я в долине, могла бы однажды выйти за меня замуж. Ей было пятнадцать, как и мне. В то мгновение воля почти покинула меня: я понимал, что, если пройду мимо, могу никогда не увидеть ее вновь. Но кузница осталась позади, хотя колени у меня дрожали, а сердце ныло.

Теперь туман начал рассеиваться. Дорога огибала обширные болота, из которых брал свое начало Туид, а дальше вилась вдоль края Чертова Котла. Путь был опасным, и я проявлял всяческую осторожность. Огромный провал был заполнен туманом, и казалось, что в нем кипит вода. Дорого резко пошла вниз, к Моффату, где из дюжины труб поднимался дым. К полудню я уже шел через деревню и не встретил на своем пути ни души.

Теперь я стоял на границе своего мира. За Моффатом начинались незнакомые мне места. Я ждал приключений. Впрочем, мой настрой разбавляли дурные предчувствия. Я продолжал идти на юг, и к вечеру моя дорога слилась с другой, главной, которая вела в Карлайл и дальше на юг.

На то серебро, что дала мне мать, я мог питаться в течение нескольких недель. В руках я нес подаренное Учителем копье, а в рукаве, в закрепленных на предплечье ножнах, притаился кинжал. За время моего долгого пути я не единожды задумывался о прошлом этого диковинного человека и об историях, которые мог бы мне поведать этот кинжал. И все равно, с копьем и кинжалом я чувствовал себя в безопасности. Вздумавший подстеречь меня грабитель мог запросто остаться лежать с перерезанным горлом.

В моей суме был не только кошелек с деньгами, но еще маленькая Библия и — да благословит Господь моего преподавателя! — „Жизнеописания“ Плутарха в переводе Томаса Норта. Бесполезный груз? Моя мать так и сказала бы. Однако меня ждали испытания, а спасение мое таилось в мудрости глубоко свободных людей: Солона, Филопемена, Тита Квинция Фламинина, Гая Мария… Их мысль, пробившись сквозь пелену времен, разгоняла страхи и освещала путь, до тех пор скрытый во тьме. Их дружеское присутствие делало меня сильнее, и я искренне верю, что без них не дожил бы до этого дня.

Вам может прийти в голову, что идущий по незнакомым местам деревенский паренек — подходящая жертва для завзятых ловкачей, которые готовы притвориться любезными попутчиками, хотя интересуют их лишь его монеты. Некоторые и вправду пробовали завязать со мной знакомство. Это произошло в первый же день, когда я, с наступлением темноты, остановился на постоялом дворе, где дарили жара и веселье.

Не буду утомлять вас описанием всего, что приключилось со мной за время долгого пути на юг: обстоятельства заставляют меня беречь бумагу. Благодаря этим же обстоятельствам я вынужден писать в спешке — ибо на вопрос, выживу я или нет, ответ будет получен еще очень не скоро. Ограничусь лишь тем, что скажу: трудности оказались мне по плечу. Зато когда три недели спустя я вошел в Лондон — без монеты в кармане и с истершимися подошвами — с меня сняли мерку и нашли непригодным для мира людей.

Туман над великим городом я увидел за полдня до того, как передо мною предстал он сам».

«На подходах к городу мне стали попадаться дома, подобных которым я не встречал ни разу в жизни. Они походили на дворцы и своим великолепием почти не уступали замкам, виденным мною издалека, пока я шел на юг. К некоторым из них вели длинные широкие проходы. Сами дома были окружены правильно расположенными деревьями и кустами, и при взгляде на эти узоры становилось ясно, что это дело человеческих рук. Дорога стала шире. Время от времени мимо меня проезжали всадники — иногда по одному, иногда по двое или трое — прекрасно одетые, с длинными узкими мечами в ножнах. Дома уменьшились и лепились близко один к другому, а места для садов вокруг них я почти не видел.