Комната 15 - Чарльз Харрис Страница 9

Очевидно, он рад за меня. Вот только меня тревожит то, что я понятия не имею, о чем говорил с помощником комиссара. Опять у меня такое ощущение, будто меня затягивает в водоворот, из которого мне не спастись. Я ищу, что бы сказать, но Джерри меня опережает:

– И еще одно, Росс.

– Да?

– Постарайся больше не падать.

* * *

Полчаса спустя в занавешенную кабинку заходит врач. Ей лет тридцать с небольшим, она худая и бледная. Склонившись ко мне, устало изучает рану у меня на шее, затем – порезы на лице и руках, после чего поочередно светит маленьким фонариком мне в глаза. Далее следуют вопросы. Пожалуй, эта женщина – самый усталый человек из всех, кого я когда-либо видел; у нее настолько измученный вид, что мне стыдно обременять ее своими бедами. Однако, несмотря на ее утомленность, я проникаюсь к ней теплом. По-моему, она мне сочувствует и хочет сделать так, чтобы мне стало лучше.

Врач спрашивает у меня, что со мной произошло, несчастный случай или драка, и я отвечаю, что не знаю. Она прикасается к моей руке сначала металлической чашкой, затем кружкой с чаем и спрашивает, когда было горячо, а когда холодно. Спрашивает, какое сегодня число, как меня зовут, сколько мне лет. Последний вопрос заставляет меня задуматься. Я помню, что мне было двадцать девять лет, но если на дворе 2010 год, мне должен быть тридцать один год. Эта мысль меня шокирует. Я останавливаюсь на тридцати одном и жду, но врач принимает этот ответ без комментариев. Она спрашивает, какие у меня первые воспоминания, какие последние.

– Я помню свою жену, – говорю я, – и несколько минут назад я слышал ее голос на автоответчике. Я помню свою мать – она уже умерла, я очень по ней скорблю, – и отца, который еще жив. Помню имена трех главных героев телесериала «Жители Ист-Энда» и с полным основанием считаю, что они вымышленные. Помню имя принца Уэльского и полагаю, хотя и без веских оснований, что он реальный. Помню пирушку, которая, как мне казалось, была всего несколько часов назад, но выясняется, что это не так. Помню, как обнаружил, что стою в переулке под снегом…

Аккуратно надевая мне на руку манжету тонометра, врач спрашивает у меня фамилии нашего премьер-министра и президента Соединенных Штатов. Я выясняю, что президент по-прежнему тот же самый, которого я помню, а вот премьер-министр сменился.

Врач задает мне новые вопросы о недавних событиях, и я, чувствуя себя глупо, ловлю себя на том, что не хочу ее подвести. Но шаг за шагом прихожу к заключению, что от правды никуда не деться. Я – путешественник во времени. В 2008 году меня похитили инопланетяне, и один из них, даже сейчас, под видом бесконечно усталой врача государственной больницы проводит надо мной какие-то тесты. Я хочу сказать ей, как сожалею о том, что по моей милости на нее свалилась дополнительная работа.

После осмотра врач говорит, что не видит никаких значительных физических повреждений, и начинает заполнять новый бланк.

– Ну, так что? Я сошел с ума?

– Нет, вы не сумасшедший. Я дам вам направление к специалисту по проблемам памяти.

– Направление? А вы не можете сделать что-нибудь прямо сейчас?

Врач дает мне парацетамол от головной боли.

– Мы снимем томограмму вашего головного мозга, на всякий случай.

– На какой всякий случай? – Это новый неожиданный оборот.

– Скорее всего, это пустяки, – говорит она. – Просто на всякий случай.

«На тот случай», чтобы были основания для увольнения с государственной службы. «На тот случай», если она что-нибудь пропустила. «На тот случай», если у меня был инсульт. «На тот случай», если у меня опухоль головного мозга. «На тот случай», если меня разобьет паралич или я умру.

«На случай» кучи самых разных случаев, о которых мне даже не хочется думать, но теперь, похоже, придется.

Самое первое мое воспоминание: я играю в парке. Мне три года. Вокруг ярко сияют нарциссы, прохладный ветерок шевелит только что распустившейся листвой. Моя мать сидит на скамье. Отец стоит рядом с ней, облизывая мороженое в стаканчике. Я щедро поделился остатками своего собственного мороженого поменьше с матерью; та вытерла мне рот, застегнула молнию свитера и взъерошила волосы, после чего проводила взглядом, как я побежал по лужайке.

Рядом была собака, обнюхивала стволы деревьев. По всей видимости, это была чужая собака. Моя мать любила собак, но Пол их терпеть не мог; он ни за что не потерпел бы собаку в доме. Я влюбился в нее с первого взгляда. Это была черно-белая дворняжка с длинными отвислыми ушами. Мне захотелось побегать за ней, подружиться с ней, а затем привести ее к нам домой для мамы. Собака залаяла и убежала прочь. Я побежал за ней по лужайке, как мог быстро. Через какое-то время собаке надоело бегать, и она остановилась у розового куста перед входом в парк, стараясь отдышаться. Я начал осторожно приближаться к ней, протянув руку в знак дружбы.

Но тут отец заметил, как далеко все зашло, и побежал ко мне. Он громко кричал, не знаю почему. Он кричал на собаку, прогоняя ее. Яростно кричал на меня, требуя не подходить к ней. Но я не хотел его слушаться. Собака полюбила меня, я это чувствовал. Она хотела, чтобы я погладил ее по морде.

Лицо Пола залилось краской. Мама не поспевала за ним. Она просила, чтобы он успокоился, но Пол только крикнул на нее, и мама застыла как вкопанная посреди лужайки, словно он ее ударил. Подобрав с земли сухую ветку, отец замахнулся на собаку.

Быть может, собака слишком разгорячилась, а может быть, ее напугал шум. Или, быть может, Пол с самого начала был прав. Она развернулась и посмотрела на меня. Обнюхала мою протянутую руку. После чего вонзила в нее зубы.

Это я помню.

* * *

Прижимая к груди картонную папку со своими документами, я следую по красной линии, петляющей по первому этажу подобно волшебной тропе, ведущей через заколдованный лес, которая, хочется верить, приведет к правде. Как и во всяком приличном заколдованном лесу, меня сопровождает Гоблин, которого зовут Фрэнсис. Это грузный санитар лет пятидесяти, он тоже хромает, и у него кривая, но приятная улыбка. Мы с ним быстро поладили, обменявшись парой плоских шуток.

По пути встречаем других ночных существ. Еще один санитар катит накрытую простыней каталку. Возбужденный молодой парень в зимней куртке обгоняет нас и скрывается вдалеке, оставив после себя терпкий запах лосьона после бритья и пота. В коридорах снова воцаряется тишина. Здесь большинство кабинетов ночью не используется, и есть что-то смутно гнетущее в веренице запертых дверей. Наконец мы оказываемся в холле без окон с несколькими стульями в ряд. Фрэнсис забирает у меня папку и благоговейно протягивает ее в окошко миниатюрной индианке, взгромоздившейся перед компьютером.

Та уходит вместе с папкой. Фрэнсис достает пачку сигарет, смотрит на часы, откашливается и говорит, что меня пригласят на томографию не раньше чем через полчаса. Я улыбаюсь и заверяю его, что прекрасно справлюсь и один, если у него есть какие-либо срочные дела. Такие дела у него есть.