Книги крови. I–III - Клайв Баркер Страница 12

Махогани вошел во второй вагон.

– Ты же спал, – сказал он, узнав Кауфмана. – Я тебя видел.

Кауфман ничего не ответил.

– Надо было тебе сойти с поезда. И что ты тут пытался сделать? Спрятаться от меня?

Кауфман по-прежнему молчал.

Махогани схватил за рукоятку секач, висевший на потертом кожаном поясе. Тот был грязным от крови, как и кольчужный фартук, молоток и пила.

– А теперь мне придется тебя прикончить.

Кауфман поднял нож. Тот выглядел довольно скромно на фоне мясницкого снаряжения.

– На хер, – сказал Кауфман.

Махогани только ухмыльнулся, глядя на нелепые попытки коротышки защититься.

– Ты не должен был видеть всего этого: это не для таких, как ты, – сказал он, делая шаг навстречу Кауфману. – Это секрет.

«О, тип-то из боговдохновенных, так что ли? – подумал Кауфман. – Это многое объясняет».

– На хер, – снова повторил он.

Мясник нахмурился. Ему не нравилось равнодушие, с которым коротышка относился к его работе, к его репутации.

– Нам всем когда-нибудь придется умереть, – сказал Махогани. – Лично тебе стоит порадоваться: тебя не сожгут, как всех остальных. Я смогу тебя использовать. Скормить Отцам.

Кауфман ответил ухмылкой. Его уже не пугал этот жирный неуклюжий верзила.

Мясник отстегнул секач с пояса, взмахнул им, сказав:

– Такой грязный еврейчик, как ты, должен быть благодарен, что пригодился хотя бы так: ты – мясо, и на большее не способен.

Без всякого предупреждения Махогани нанес удар. Секач рассек воздух, но Кауфман успел отойти. Нож разрезал рукав его пальто и вонзился в голень пуэрториканца. Он почти разрубил ее, а под весом тела разрез раскрылся еще больше. Показавшееся мясо походило на превосходный стейк, сочный и аппетитный.

Мясник принялся вытаскивать секач из раны, и в этот момент Кауфман набросился на противника. Он целился ножом в глаз, но просчитался и вонзил лезвие в шею. Пробил ее, и кончик орудия, плеснув кровью, показался с другой стороны. Прямо насквозь. Одним ударом. Насквозь.

Махогани почувствовал сталь в шее так, как будто подавился, словно куриная косточка попала ему в горло. Он как-то глупо, вполсилы кашлянул. На губах показалась кровь, окрасила их, словно женская помада. Секач со звоном упал на пол.

Кауфман вытащил нож. Из двух отверстий ударили алые струи.

Махогани упал на колени, не сводя глаз с ножа, который его убил. Коротышка как-то отстраненно смотрел на него. Потом что-то сказал, но уши Махогани были глухи к словам, словно он нырнул под воду.

А потом ослеп. Уже тоскуя по чувствам, Махогани понял: ни видеть, ни слышать ему больше не придется. Это была смерть: она пришла за ним.

Ладони все еще ощущали ткань брюк, горячие потеки на коже. Его жизнь, казалось, балансировала на цыпочках, а пальцы словно хватались за это последнее чувство… но потом тело рухнуло, а его руки, жизнь и священный долг распластались под грузом серой плоти.

Мясник умер.

Кауфман тяжело дышал, хватая ртом затхлый воздух, вцепился в ременную петлю, чтобы не упасть. От слез ему было не видно бойню, посреди которой он стоял. Прошло время; он не знал, как долго; не мог вырваться из победной грезы.

А потом поезд начал сбрасывать скорость. Кауфман почувствовал и услышал, как пошли в ход тормоза. Висящие тела дернулись вперед, когда мчавшийся поезд замедлился, колеса визжали на рельсах, потевших слизью.

Кауфмана разобрало любопытство.

Может, поезд въехал в подземную бойню Мясника, украшенную плотью, которую тот собрал за свою карьеру? А смеющийся машинист, столь равнодушный к резне, что он сделает, когда поезд остановится? Но все это были чисто теоретические вопросы. Сейчас Кауфман мог выйти навстречу чему угодно. Надо просто ждать и наблюдать.

Затрещало в динамиках. Раздался голос машиниста:

– Мы на месте. Лучше займи свое место.

Займи место? Это что еще значило?

Поезд уже полз, как улитка. За окнами царила непроглядная тьма. Свет в вагоне замерцал, потух. И больше не загорелся.

Кауфман стоял в полной темноте.

– Мы поедем назад через полчаса, – пояснили по громкой связи, словно станцию объявили.

Состав остановился. Звук колес, ощущение скорости, к которым уже привык Кауфман, вдруг исчезли. Слышалось только шуршание в динамиках. И по-прежнему было ничего не видно.

А потом – шипение. Открылись двери. В вагон повеяло смрадом, причем настолько едким, что Кауфман поспешно закрыл лицо ладонью.

Он стоял в тишине, прижав руку ко рту. Кажется, так прошла вечность. Ничего не вижу. Ничего не слышу. Ничего никому не скажу.

А потом за окном замерцал свет, превратив дверную раму в тонкий контур, постепенно становясь все ярче. Скоро тьма в вагоне отступила настолько, что Кауфман разглядел помятое тело Мясника у своих ног и землистые куски мяса со всех сторон.

Из тьмы снаружи поезда послышался шепот, скопище звуков, словно стрекот жуков. В туннеле, шаркая навстречу вагону, показались человеческие существа. Кауфман уже мог разглядеть их фигуры. Кто-то нес факелы, горевшие мертвенным бронзовым светом. Звук, скорее всего, был от их ног, ступавших по влажной земле, или незнакомцы щелкали языками, а может и то, и другое.

Кауфман уже не был таким наивным, как час назад. Разве могли оставаться хоть какие-то сомнения в намерениях этих тварей, идущих из мрака к поезду? Мясник убивал женщин и мужчин, заготавливал мясо для этих каннибалов; они шли, словно прозвучал сигнал к обеду, чтобы поесть в вагоне-ресторане.

Кауфман подобрал выроненный Мясником тесак. Шум от приближения тварей становился громче с каждой секундой. Кауфман отступил прочь от дверей, но тут же выяснил, что и с другой стороны вагона они были открыты, и оттуда тоже доносился шорох приближения.

Кауфман прижался к сидению, хотел залезть под него, когда около двери показалась рука, тонкая, хрупкая, почти прозрачная.

Он не мог отвести от нее взгляд. И это был не ужас, который поразил его тогда, у окна. Он просто хотел все увидеть.

Тварь вошла в вагон. Из-за факелов позади ее лицо скрывалось в тени, но фигуру можно было разглядеть достаточно отчетливо.

И в ней не было ничего примечательного.

Две руки и две ноги, как у Кауфмана; голова вполне обычной формы. Тело маленькое, взбираясь в вагон, существо явно запыхалось. Оно казалось скорее старцем, чем психопатом; целые поколения каннибалов из книг не смогли подготовить Кауфмана к столь болезненной беззащитности.

Позади первого создания из тьмы выступали все новые, шаркая к поезду. Они подходили к каждой двери.

Кауфман попал в ловушку. Он взвесил в руке тесак, ощущая его баланс, готовясь к битве с этими древними монстрами. Кто-то принес в вагон факел, и тот осветил лица существ.