Новая книга ужасов - Стивен Джонс Страница 19

Но затем он улыбнулся и взъерошил Билли волосы. Мэри взяла сына за руку, и они ушли. Лишь раз они обернулись, и Том, все еще не сводивший с них глаз, помахал Билли рукой. Мальчик ответил тем же, и они с матерью улыбнулись.

Вечером в тот день Том, сидя у Джека, тихо спросил о Мэри, и мы рассказали ему всю ее историю. Пока он слушал, его лицо будто становилось жестче, взгляд – все более стеклянным и холодным. Мы сказали ему, что старик Лу Лашанс, сосед МакНиллов, говорил, что слышал, бывало, как муж кричал, а жена до трех ночи умоляла его успокоиться; в тихие же ночи доносился плач Билли – он мог продолжаться и того дольше. Мы сказали ему, что нам жаль их, – но что тут поделаешь? У нас принято не лезть в чужие дела, и, думаю, Сэм со своими дружками-пьянчугами не очень-то опасался старичков вроде нас. Мы сказали ему, что это ужасно, что нам это не нравится, но такое тоже бывает и чем тут поможешь?

Том слушал молча. Просто сидел в своем черном пальто и слушал, как мы выкладываем ему все эти проблемы. Через некоторое время беседа иссякла, и мы просто сидели, разглядывая пузырьки в пиве. Думаю, самым важным здесь было то, что все мы думали об этом лишь как о какой-нибудь городской сплетне, и, честное слово, к моменту, когда мы закончили рассказ, мне стало стыдно. Сидеть рядом с Томом было совсем невесело. Он явно точил зуб на МакНилла и казался нам в тот вечер каким-то незнакомцем. Он долго разглядывал свои скрещенные пальцы, а потом, очень медленно, заговорил.

Когда-то давно он был женат и жил со своей Рэйчел в местечке под названием Стивенсберг. Когда он говорил о ней, то воздух будто смягчался и мы все затихали и потягивали свое пиво, вспоминая, каково это было, когда мы только начинали жить со своими женами. А он говорил о ее улыбке, о ее взгляде… И когда мы вернулись в тот вечер домой, думаю, наши жены удивились необычно крепким объятиям, а те, кто уснул с мужьями, чувствовали себя такими любимыми и умиротворенными, как не чувствовали уже давно.

Он любил свою Рэйчел, а она его, и несколько лет они были счастливейшими людьми на земле. А потом появился третий. Том не называл его имени и говорил о нем довольно нейтрально, но эта его мягкость была шелком, облекающим клинок. В общем, его жена влюбилась в того мужчину – или ей так показалось. Во всяком случае, она Тому с ним изменила. В их кровати – в той самой, где они провели первую брачную ночь. Когда Том произносил эти слова, некоторые из нас подняли на него взгляд – изумленно, словно получив пощечину.

Рэйчел сделала то, что делают многие, из-за чего потом жалеют до самой смерти. Она запуталась, а тот мужчина так насел на нее, что она решила превратить свою ошибку в страшнейшую в своей жизни.

Она бросила Тома. Он уговаривал ее, даже умолял. Его было почти невозможно таким представить, но, полагаю, Том, которого мы знали, был не тем, о ком он сейчас вспоминал. Так или иначе, мольбы не дали ему результата.

И Том стал дальше жить в Стивенсберге, гулять по тем же дорожкам, видеть их вместе. И размышлять, так ли ей хорошо сейчас, как было с ним, светятся ли сейчас ее глаза так, как светились раньше, когда она смотрела на него. И всякий раз, когда тот мужчина видел Тома, он глядел прямо на него и чуть заметно ухмылялся. И эта ухмылка словно говорила, что он знал о его мольбах и что его дружки здорово посмеялись над его брачным ложем. Мол, да, я буду сегодня с твоей женой, и ей это нравится, не хочешь обменяться впечатлениями?

А потом он отворачивался и целовал Рэйчел в губы, не сводя с Тома глаз и продолжая улыбаться. А она позволяла ему это делать.

Потом их историю несколько недель обсуждали глупые старухи, пока Том терял вес, а вместе с ним – самообладание и волю к жизни. Он выдержал три месяца такой жизни и уехал, даже не продав дом. В Стивенсберге он рос, ждал и любил, а теперь, куда бы он ни поехал, – все хорошее сгинуло. Будто заветные для него места заполнили облепленные мухами трупы. И он никогда туда не возвращался.

Он рассказывал об этом около часа, а потом замолчал и зажег, наверное, сотую сигарету. Пит решил заказать всем еще по пиву. Мы сидели грустные, погруженные в свои мысли и такие утомленные, словно сами через все это прошли. Да, думаю, для большинства из нас так и было. По крайней мере, отчасти. Но любил ли кто из нас кого-нибудь так, как он любил Рэйчел? Сомневаюсь – даже все мы вместе взятые так не любили. Пит поставил пиво, и Нед спросил Тома, почему тот просто не выбил дерьмо из того мужика. Никто больше не осмелился этого спросить, но Нед был хорошим парнем, а нам всем, наверное, было знакомо чувство страшнейшей на свете ненависти – той, которую испытывает мужчина, чья женщина ушла к другому. И мы все понимали, что Нед имел в виду. Я не говорю, что это хорошо, и я знаю, что это неправильное чувство, но покажите мне мужчину, который скажет, что он такого не испытывал. Если он так скажет, то он просто лжет. Любовь – единственное чувство, которое хоть чего-то стоит, но тут нужно понимать, что она имеет две стороны и чем глубже проникает, тем более темные воды потом поднимаются к поверхности.

Я считаю, он ненавидел того мужика так сильно, что просто не мог его ударить. Иногда бывает, что этого недостаточно, что вообще ничего недостаточно и что ты оказываешься совершенно бессилен. Когда Том говорил, боль словно текла из него рекой, которую было не остановить, – рекой, прорезавшей канал через каждый уголок его души. В тот вечер мне открылось кое-что, чего я прежде не осознавал, – что существуют вещи, настолько ранящие человека, что их попросту нельзя допускать, и что существует боль настолько нестерпимая, что ей нет места в этом мире.

Наконец, Том закончил рассказ и, изобразив улыбку, добавил, что так ничего ему и не сделал – только нарисовал его. Я не понял, к чему это было, но Том ничего не стал уточнять.

Мы выпили еще немного пива и, прежде чем разойтись по домам, тихонько поиграли в бильярд. Но думаю, мы все понимали, что хотел нам сказать Том.

Билли МакНилл был всего лишь ребенком. Ему бы танцевать в мире солнечного света и звуков, но вместо этого он вечерами приходил домой и видел мать побитой человеком без мозгов, который избивал хорошую женщину лишь потому, что был слишком глуп для этого мира. Все дети засыпают с мыслями о том, как будут кататься на велосипедах, лазать по яблоням, бросать камни, – но Билли лежал, слушая, как его мать получает удары в живот, а потом ее выворачивает наизнанку над раковиной. Том не сказал ничего из этого, но все это прозвучало без слов. И мы понимали, что он прав.

Лето оставалось все таким же солнечным и жарким, и мы все занимались своими делами. Джек продал много пива, я – много мороженого («Простите, мэм, осталось только три вида, но фисташкового, увы, среди них нет!»), а Нед починил кучу сломавшихся холодильников. Том сидел все там же, на площади, с парочкой кошек в ногах и в окружении толпы, и магическим образом создавал одного зверька за другим.

После того вечера, мне кажется, Мэри еще пару раз улыбнулась, выходя за покупками, и еще пара женщин останавливались, чтобы заговорить с ней. Кроме того, она стала лучше выглядеть: Сэм нашел работу, и ее лицо довольно быстро зажило. Она часто бывала на площади: стояла, держа Билли за руку, и смотрела за работой Тома, прежде чем уходить домой. По-моему, она поняла, что художник был их другом. Случалось, Билли проводил там по полдня и чувствовал себя счастливым, сидя у ног Тома, а иногда даже брал мелок и царапал что-то на брусчатке. Несколько раз я видел, как Том наклонялся к нему и что-то говорил, а мальчик улыбался простой детской улыбкой, которая становилась по-настоящему лучезарной в солнечном свете. Туристы все приходили и приходили, а солнце все сияло – это лето было из тех, что длятся вечно и навсегда откладываются в детской памяти, а потом ты всю оставшуюся жизнь думаешь, что лето всегда должно быть именно таким. И я точно уверен, что оно отложилось в памяти Билли, как случалось у любого из нас.