Новая книга ужасов - Стивен Джонс Страница 20

Однажды утром Мэри не явилась в магазин – хотя это стало для всех уже привычным делом, – а Билли не пришел на площадь. И судя по тому, как все складывалось в последние недели, причиной могло быть только что-то плохое. Поэтому я оставил юного Джона на хозяйстве и вышел поговорить с Томом. Я тревожился за них.

Не успел я пройти к нему и половину пути, как увидел, что Билли выбежал с противоположного угла площади. Он направлялся прямо к Тому. Он плакал навзрыд и, достигнув Тома, буквально прыгнул на него, крепко обхватив шею. Затем с той же стороны появилась его мать – она тоже бежала со всех ног. Когда она оказалась рядом с Томом, они молча посмотрели друг на друга. Мэри была вполне себе миловидной, но тогда в это было трудно поверить. В этот раз муж, похоже, сломал ей нос, и из губы тоже сочилась кровь. Всхлипывая, она рассказала, что Сэм снова запил и потерял работу, а она не знает, что делать. Затем вдруг раздался рев, и меня отпихнули в сторону: на площади появился Сэм, в домашних тапках. Покачиваясь взад-вперед, он излучал ту ауру насилия, что позволяла мужчинам вроде него чувствовать себя в безопасности. Он закричал на Мэри, чтобы та уводила пацана домой, а она лишь вздрогнула и, съежившись, приблизилась к Тому, словно желая спастись от холода возле костра. Это разозлило Сэма еще сильнее, и он, шатаясь, двинулся вперед. Пылая яростью, он приказал Тому убираться к чертям подобру-поздорову и, схватив Мэри за руку, попытался притянуть ее к себе.

И тут Том встал. Роста ему было не занимать, но он был уже не молодым и довольно тощим. Сэм же в свои тридцать напоминал телосложением здание мэрии, и если ему выпадала работа, то она обычно заключалась в том, чтобы переносить всякие тяжести с места на место. К тому же ему придавал сил алкоголь в крови.

Но толпа в тот момент отступила, и я внезапно почувствовал, что боюсь за Сэма МакНилла. Том выглядел так, будто об него сейчас можно было стукнуть чем угодно и оно об него расколется. Он казался гранитным шипом, обернутым кожей, лишь с парой отверстий на лице, сквозь которые проглядывал камень. Он был сам не свой. Не горячился и не сопел, как Сэм, но от него, взбешенного, веяло холодом.

Последовала долгая пауза. Затем Сэм отступил на шаг и крикнул:

– Шла бы ты домой, слышишь? Не то у тебя будут проблемы. Большие проблемы, Мэри, – и умчался туда, откуда пришел, расталкивая туристов, которые, как стервятники падалью, наслаждались буйным местным колоритом.

Мэри повернулась к Тому – она выглядела такой напуганной, что на нее было больно смотреть, – и сказала, что ей, пожалуй, лучше уйти. Том какое-то время смотрел на нее, а потом впервые заговорил:

– Ты его любишь?

Смотря в такие глаза, как у него, нельзя было соврать даже при всем желании. Если такому соврать, то, казалось, сломается что-то внутри тебя.

Она тихо-тихо ответила:

– Нет, – и, так же тихо заплакав, взяла Билли за руку и медленно двинулась через площадь.

Том собрал вещи и отправился в бар Джека. Я пошел следом и выпил с ним пива, но мне нужно было возвращаться в магазин, а Том так и остался сидеть, будто взведенный курок, – молчаливый и натянутый, как струна. Где-то на глубине, под спокойной поверхностью, что-то бушевало. Что-то, чего я был бы рад никогда не видеть.

Примерно через час начался обеденный перерыв, и, как только я вышел из магазина, в меня кто-то врезался сзади, чуть не сбив с ног. Это оказался Билли. На лице у него виднелся огромный синяк, а сам глаз явно заплывал.

Тогда я сделал единственное, что оставалось сделать в этом случае. Я взял мальчика за руку и отвел в бар, чувствуя, как злость подступает к самому горлу. Когда Билли увидел Тома, то подбежал к нему, и тот взял его на руки. Затем Том посмотрел на меня через его плечо, и я ощутил, как мой гнев полностью меркнет перед такой яростью, какой во мне просто не могло возникнуть физически. Я пытался подобрать слова, чтобы описать эту ярость, но, казалось, это можно было сделать лишь средствами какого-то другого языка. Могу сказать лишь, что мне хотелось оказаться где-нибудь в другом месте, и я, стоя перед этим незнакомцем в черном пальто, ощутил настоящий холод.

Спустя несколько мгновений Том уже прижимал мальчонку к себе и тихо бормотал ему слова, которые, как я думал, были известны одним только матерям. Он вытер ему слезы и осмотрел глаз, а затем поднялся со стула, улыбнулся и сказал:

– Думаю, нам пора немного порисовать, что скажешь? – и, взяв Билли за руку, подхватил свою коробку с мелками и вышел на площадь.

Не знаю, сколько раз в тот день я выглядывал на них в окно. Они сидели бок о бок прямо на брусчатке, и ручонка Билли обхватывала палец Тома, а тот рисовал свои меловые рисунки. Время от времени мальчик тянул руку и добавлял что-нибудь свое, и Том улыбался и что-то говорил, отчего журчащий смех Билли разливался по всей площади. В магазине в тот день был такой наплыв, что я оказался буквально прикован к прилавку, но по количеству столпившихся на площади могу сказать, что Том вкладывал в свой рисунок значительную частичку себя и Билли, наверное, тоже.

Устроить перерыв мне удалось только часа в четыре. Пройдя под палящим солнцем по забитой людьми площади, я протолкнулся туда, где эти двое сидели с банками колы. А когда я увидел их рисунок, у меня отвисла челюсть и понадобилось минут пять, прежде чем я сумел вернуть ее на место.

Да, это была кошка, но не совсем обычная. Это был тигр в натуральную величину. Не помню, чтобы Том до этого рисовал что-нибудь такое крупное, и пока я стоял там под солнцем, пытаясь совладать со своими мыслями, мне почти показалось, что он был трехмерным – совсем как настоящий зверь, с впалым животом и будто бы переливающимся цветами хвостом. А Том, вырисовывая глаза тигра, выглядел таким сосредоточенным, что был сам на себя не похож – обычно он работал с самым спокойным выражением лица. Так прямо на моих глазах появилась оскаленная тигриная морда. И я видел, что он не просто вкладывал в свое дело частичку себя. Он работал в полную силу, отдавая себя всего и погружаясь еще глубже, чтобы набрать кровавые горсти и вынести их наружу. Тигр источал всю ту ярость, что я видел в глазах его создателя – и даже больше. И, как и его любовь к Рэйчел, эта ярость, казалось, была так велика, что ее не мог постичь кто-либо другой. Он изливал ее, облекая в форму стройного и кровожадного зверя, в котором начинала биться жизнь прямо перед нами, на этих камнях. А окрашиваясь в странные фиолетовые, голубые и красные цвета, он казался еще более живым.

Я наблюдал, с какой остервенелостью он творил и как мальчик время от времени ему помогал, добавляя штрих то там, то сям, и начинал понимать, что Том имел в виду в тот вечер, пару недель назад. Тогда он сказал, что просто нарисовал того мужчину, который доставил ему такую нестерпимую боль. Тогда, как и сейчас, он, должно быть, достиг того, что вы, наверное, назвали бы каким-нибудь «катарсисом». И помогло ему в этом его умение обращаться с мелками: он вытащил боль, что мучила его изнутри, и пригвоздил ее к чему-то твердому, к тому, от чего он мог уйти. Теперь он помогал мальчику сделать то же самое, и тот уже выглядел лучше: подбитый глаз был едва заметен при широкой улыбке, которая появлялась на его лице, когда Билли смотрел, как огромная кошка оживала прямо перед ним.