Некроскоп - Брайан Ламли Страница 26

— Ты... ты... ты! — он сплюнул кровь.

Гарри, наклонившись к нему, показал ему кулак.

— Ты — что? — прорычал он, оскалившись. — Ну, продолжай, задира, скажи что-нибудь. Дай мне повод стукнуть тебя еще раз!

Ничего не ответив, Грин поднял дрожащую руку и коснулся сломанного носа и разбитого рта. А потом уже по-настоящему заплакал.

Но Гарри еще не закончил. Он хотел, чтобы тот навсегда запомнил урок.

— Слушай ты, дерьмо, — произнес он. — Если ты еще, если ты еще хоть когда-нибудь обзовешь меня очкариком, любимчиком или еще каким-нибудь идиотским прозвищем, если ты еще хоть раз заговоришь со мной, я дам тебе так, что ты потом месяц будешь зубы выплевывать! Дошло до тебя, дерьмо?

Верзила Стэнли лег боком на песок и еще сильнее заплакал.

Гарри поднял глаза и оглядел остальных. Сняв очки, он положил их в карман и нахмурился. Его обычная подслеповатость куда-то исчезла, и, казалось, он вообще не нуждается в очках. Глаза его искрились и были прозрачными, словно стеклянные шарики.

— То, что я сейчас сказал этому придурку, относится и ко всем остальным. Или, может быть, кто-то хочет испытать судьбу прямо здесь и сейчас?..

Джимми Коллинз подошел и встал рядом с ним.

— Может быть, среди вас найдется двое желающих? — спросил он.

Толпа молчала. Все как один стояли, вытаращив глаза и широко раскрыв рты. Потом они повернулись и медленно стали отходить, возбужденно разговаривая и нервно хихикая, делая вид, что ничего не произошло. Все закончилось — и, как ни странно, они были рады, что все уже позади.

— Гарри, — уголком рта прошептал Джимми, — я никогда не видел ничего подобного. Никогда в жизни! Знаешь, ты проделал все это, как... как... как настоящий мужчина! Как взрослый мужчина! Как старина “сержант”, когда он демонстрировал в гимнастическом зале приемы борьбы с воображаемым противником. Он называл это “бой без оружия”. — Джимми шутливо ткнул приятеля локтем:

— Слушай, ты что-то знаешь?

— Что? — переспросил Гарри. Он дрожал с головы до ног, и к нему вновь вернулся прежний голос.

— Ты очень странный, Гарри Киф. Очень странный!

* * *

Через две недели Гарри держал экзамен. С первой же недели сентября погода изменилась и постепенно становилась все хуже и хуже, пока наконец все небо не затянуло тучами и не пошел дождь. В день экзамена тоже шел дождь; потоки воды хлестали в окна директорского кабинета, где за огромным столом сидел Гарри; перед ним лежали листы бумаги и ручки.

Джек Хармон сам присутствовал на экзамене. Сидя за своим столом, он просматривал протокол последнего педагогического совета, делая на полях пометки. Время от времени он отрывался от бумаг и внимательно наблюдал за мальчиком, присматриваясь к нему.

Честно говоря, Хармону не очень хотелось принимать Кифа в колледж. В этом нежелании отсутствовали какие-либо личные мотивы или сознание того, что его вопреки воле втянули в такую неслыханную прежде ситуацию: экзаменовать мальчика, по какой-то причине уже упустившего свой шанс. Мотивы нежелания были совершенно иными: допуск Гарри Кифа к экзамену создавал нежелательный прецедент. Хармону не хотелось тратить свое драгоценное время на такого рода лишнюю работу. Экзамены есть экзамены — они проводятся ежегодно, и сыновья шахтеров, если им удается успешно сдать их, получают возможность завершить образование здесь, в колледже, и достичь в жизни гораздо большего, чем удалось их отцам. Система была отработана годами, и все было прекрасно организовано. Но проталкивать кого-либо такими методами, как этого юного Кифа, — это что-то новенькое...

С другой стороны, директор Харденской школы для мальчиков был давним и проверенным другом, и, что уж скрывать, Хармон был ему кое-чем обязан. Все же, когда Джемисон обратился к нему с этой просьбой в первый раз, Хартли отнесся к идее более чем прохладно. Однако Джемисон настаивал. В конце концов Хармону самому стало любопытно, ему захотелось своими глазами увидеть этого “юного вундеркинда”. Но создавать прецедент было нежелательно. И тогда он придумал наилучший, по его мнению, выход из положения. Он сам подобрал вопросы для экзамена — наиболее трудные из всех встречавшихся за последние шесть лет. С таким уровнем подготовки, как у Кифа, ответить на них правильно (во всяком случае на большинство из них) будет практически невозможно. И все же, хотя экзамен станет практически бесполезной и пустой формальностью, Хаммонд получит возможность увидеть работу Кифа и удовлетворить свое любопытство. К тому же, допустив Кифа к экзамену, Хаммонд удовлетворит просьбу Джемисона и совесть его будет чиста. Провал же Кифа раз и навсегда исключит возможность повторения таких просьб в будущем. Вот почему в данный момент Джек Хармон сидел в своем кабинете, просматривая бумаги и одновременно наблюдая за ходом экзамена.

На каждый предмет отводилось по часу, между ними полагался десятиминутный перерыв, во время которого прямо здесь, в кабинете, предлагались бисквиты и кофе; туалет для преподавателей располагался по соседству с кабинетом директора.

Первым был экзамен по английскому языку. В перерыве Киф спокойно сидел и пил чай, равнодушно глядя на идущий за окном дождь. Сейчас прошла половина времени, отведенного на экзамен по математике. Соответственно, Киф должен был выполнить значительную часть работы. Однако это был спорный вопрос.

Хармон внимательно наблюдал за мальчиком. Едва ли тот написал хоть что-то на листе бумаги, а если и написал, то, видимо, в те моменты, когда Хармон был занят собственной работой. Возможно, мальчик слишком переутомился во время первого экзамена — к английскому языку, по крайней мере, он отнесся с большим интересом: время от времени он хмурил брови, жевал кончик ручки, что-то писал, затем переписывал заново — он все еще напряженно работал, когда Хармон объявил, что время подошло к концу. Однако задание по математике явно поставило Гарри в тупик. Надо признаться, что время от времени Киф предпринимал отдельные попытки ответить на вопросы (как раз сейчас он что-то быстро вычерчивал — его ручка стремительно скользила по бумаге), но через одну-две минуты снова откидывался на стуле, бледнел, затихал и неподвижным взглядом смотрел в окно, словно совершенно исчерпав силы.

Затем он снова как бы собирался с силами, читал следующий вопрос, вдохновенно и с бешеной скоростью что-то писал, снова останавливался совершенно измученный — и так все время. Хармону были вполне понятны его волнение и беспокойство, а может быть, мальчиком овладевали какие-то иные чувства, — так или иначе, но вопросы действительно были очень трудными. Всего вопросов было шесть, причем для ответа на каждый из них требовалось никак не меньше пятнадцати минут, да и то если способности мальчика гораздо выше тех, какими, по мнению Хаммонда, обладал Киф, а его подготовка значительно лучше, чем могла дать Харденская школа для мальчиков.

Хармон не мог понять, почему Киф вообще пытается что-то делать, почему он с отчаянной решимостью снова и снова возвращается к заданию — только затем, чтобы вскоре еще раз бессильно и устало откинуться на стуле? Неужели он еще не понял, что ему не выиграть? О чем он думает, глядя в окно? Где он находится в те минуты, когда лицо его приобретает отстраненное, отсутствующее выражение?