Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов Страница 27

— Он не дал, — таким же ровным голосом постаралась ответить я. — Я же сказала ему, что подумаю…

— И он рассчитывал взять тебя на паре перепихонов с ним? — недоверчиво протянул Ковбой. — Ну и муда-ак…

Кажется, он говорил что-то еще, но я не слушала. Не слышала… Я уставилась на стоящую не телевизоре фотографию — Седой с женой и мы с Ковбоем перед красной ленточкой на открытии казино, — и в мозгу у меня звучал голос Хорька, повторявший, как на заезженной пластинке, одну фразу: при муже и при мне, не говоря уже про братика… про братика… Я смотрела на лицо Седого на снимке, мысленно омолаживая его, и… Господи, как же я раньше не видела… Как же я могла не увидеть…

— Он — твой брат, — пробормотала я, поворачиваясь к Ковбою, и увидела в его немигающих, уставленных прямо на меня глазах… Страх.

Мы долго молчали, глядя друг на друга, а потом он отвернулся и хрипло выдавил:

(… Господи, как же он боится… Никогда не слышала такого голоса…)

— Забудь об этом, Рыжик. Это… намного страшнее Хорька… Забудь.

— Ладно, — неуверенно пробормотала я. — Забуду, но почему? Что тут такого…

— Мой брат давно умер, — все так же сдавленно ответил он. — Его убили в… На зоне. Он был даже не похож на… то, что тебе померещилось.

Он снова повернулся ко мне, и в его глазах я увидела настоящую боль и… приговор. Нет, сначала приговор,

(… не Хорьку — с ним и так все ясно… Мне!..)

а потом — боль. Тупую боль, какая бывает при безысходности, при беспомощности, когда не хочешь делать то, что причинит боль, но… Не можешь не сделать.

С болью он справился быстро, и она пропала. А приговор, вернее, тень принятого решения — осталась. Но мне не было страшно, я…

Я не боялась этого. Игра, которую я затеяла, была гораздо страшнее: я знала, что он уберет Хорька, знала, что Хорек будет подыхать нелегко, потому что из него станут вышибать дискету, которой у него нет. Я знала, что из него вышибут… да это и вышибать не станут, он сам радостно доложит, что отдал дискету мне. Поверят, или нет — не важно. Важно, что у Хорька найдут фотографии со мной и с Котом, и Ковбою тут же придет в голову простая мысль: раз есть вариант, что Хорек, и вправду, отдал дискету мне, значит, я могла отдать ее Коту, а стало быть, приговор Коту подписан. И единственное средство его аннулировать, это — убрать того, кто его подписал. Седой не даст братику сразу разобраться со мной — я нужна ему пока, у меня на счету два лимона, — значит после разборки с Хорьком у меня еще будет время. А потом останемся только мы с Седым, и… Останется один Седой, а я буду очень далеко, или… совсем далеко. Но в любом случае Седой останется с носом, то есть без двух лимонов, и это единственное, чем я могу отплатить этой мрази за то, что он сломал мою прежнюю жизнь тогда, у красной ленточки в казино, за его холодные, жесткие, липкие руки, вертящие меня, как куклу… Да, у меня хватит времени на это, должно хватить. У меня есть время, и… Все это время, мне придется спать и трахаться с человеком, который твердо решил меня убить и у которого это может получиться — в конце концов, игра есть игра, и в мои расчеты могла вкрасться какая-нибудь ошибочка, но… Если сел за столик, так заказывай. Мы поиграем. Поиграем, хотя бы потому, что все эти хорьки и крысы не стоят одной ласковой руки Кота…

— Иди-ка ко мне, — своим обычным голосом

(… быстро же ты оклемался… Быстро вычеркнул бабу, с которой прожил пятнадцать лет, крыса трусливая…)

сказал Ковбой. — Иди, пока власти не отменили оргазм, — его рука твердо по-хозяйски легла мне на грудь, — покажи-ка, на что ты способна…

…Кот, Котяра, подумала я, начав показывать, где твои блядские руки, как же мне их сейчас не хватает, как же мне хочется… Я зажмурилась, и в красноватой тьме замерцали две тусклые, желтовато-зеленые точечки, а потом замаячил контур немолодой (особенно когда небрит) и слегка потасканной (особенно когда невыспанный) морды Кота. Старый конь борозды не портит… Рука набита, надрочена, и — катает… Что ты понимаешь в руках, крыса, с неожиданной злобой мысленно рявкнула я входящему в меня Ковбою, и матка отозвалась на эту злобу и на резкое движение ковбойского станка радостной судорогой… Мы уничтожим оргазм, наши ученые уже… Хрен вам! Большущий, идейно выдержанный х… О-о-х, мама, мама, МАМОЧКА-А-А!!

— Что на ней? — спросил Седой, вертя в руках дискету.

— Посмотрите сами, — пожала я плечами и отвернулась. Из окошка огромного Мерседеса Седого была видна загородная мусорная свалка, какие-то домишки вдалеке и здоровенная черная ворона, важно расхаживающая прямо за канавой у самого шоссе.

Седой почему-то не стал принимать меня в офисе, а попросил подъехать за окружную.

— Что ж, ладно. Но ты знаешь, что на ней?

— В общих чертах.

— Хорек дал, — не спросил, а утвердительно пробормотал Седой.

(… Он не спросит… И подмигнул мне…)

Я не ответила, продолжая смотреть на ворону. Та все еще расхаживала вдоль канавы, время от времени склоняя головку и с любопытством поглядывая на Мерседес — черная бусинка ее глаза упиралась прямо в мой взгляд… Она видела меня за стеклом…

— Ладно, — проговорил Седой тоном, дающим понять, что аудиенция закончена, — не буду тебя задерживать.

Я кивнула, не оглядываясь, вылезла из его машины и побрела к своему Мерседесику. Оглянулась я у самой тачки, но не на здоровенный Мерседес Седого (он уже бесшумно исчез), а на ворону. Та стояла, склонив голову, и смотрела на меня. Увидев, что я оглянулась, она раскрыла клюв и хрипло каркнула, как будто…

Такой издевательский смешок.

Говорят, они — умные твари. Умные, хитрые и… Злопамятные.

* * *

Днем раздался телефонный звонок. Я сняла трубку, и голос Седого произнес:

— Я посмотрел.

Пауза. Я молчала. Он понял, что я буду держать паузу до упора, и сказал:

— Спасибо.

— Пожалуйста, — вежливо ответила я.

— Ты ведь знаешь, что за этим последует, — помолчав, веско произнес Седой. — Не можешь не понимать, — снова пауза, а потом: — Есть какие-нибудь просьбы?

— Нет, — сказала я. — Правда…

— Что? — быстро спросил он.

— Если он узнает…

— Не бери в голову, — перебил он меня. — Мне нужно недельки две, чтобы… все уладить, но ты можешь спать спокойно. Только… Сегодня у нас шестнадцатое, значит после тридцатого ты… Не езди на своей тачке. Вообще не садись в нее. На всякий случай. А в первых числах я звякну, и все будет тип-топ. Поняла?

(… Тачка! Значит, я верно рассчитала… Пока — все верно… И я могу спать спокойно, пока на моем счету лежат его «лимоны»… Сейчас мы проверим главное — будут они лежать, или он даст команду…)