Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса - Роберт Говард Страница 29

Меня окутывало мглистое облако горя, смутная грань безумия была уже совсем рядом. День за днем я просиживал в полном одиночестве, страдая без стонов и слез. Наконец в комнату вошла бабушка, сохранившая в преклонные лета мрачную красоту. Ее взгляд был суров и тверд, и глаза казались омутами, вобравшими в себя все беды и печали ирландского народа.

– Мальчик мой, поезжай в Голуэй. Быть может, древний край излечит тебя, холодное соленое море растворит твою скорбь. Люди в Коннахте добры, они умеют исцелять такие раны…

И я поехал в Голуэй.

Да, его жители и впрямь оказались добрыми. Они носили знаменитые старинные фамилии: Мартины, Линчи, Дины, Дорси, Блейки, Кированы. Потомки четырнадцати великих кланов, что правили Голуэем.

Я бродил по холмам и долам, беседовал с любезными, притягательно старомодными селянами. Многие из них не забыли славный гэльский язык. Я тоже на нем говорил, хоть и не без труда.

И там однажды вечером, сидя у пастушьего костра, я снова услышал древнюю легенду о Дермоде О’Конноре. И когда пастух неторопливо разворачивал вычурную ткань повествования с обильно вплетенными в нее гэльскими фразами, я вспомнил, что в детстве бабушка рассказывала мне эту историю.

Вот она вкратце. Жил да был вождь клана О’Коннор, и носил он имя Дермод, но люди прозвали его Волком. В давние времена О’Конноры были королями Коннахта, правили железной рукой. Они поделили Ирландию с другими кланами: на юге, в Мунстере, властвовали О’Брайены, а на севере, в Ольстере, О’Нилы. Заключив союз с О’Рурками, О’Нилы вступили в войну с Мак-Мюрреями. Будучи изгнан О’Коннорами из Ирландии, Дермод МакМюррей вернулся, да не один – он привел графа Пембрука [14] и его нормандских авантюристов. Когда Тугой Лук высадился в Ирландии, верховным королем этой страны был Родерик О’Коннор – по крайней мере, считался таковым. И свирепые кельтские воины из клана О’Коннор боролись за свою свободу, пока могучее нормандское нашествие не обрушило их власть. Слава этих героев не померкнет в веках.

Когда-то и мое родное племя сражалось под их знаменами. Но у любого дерева есть гнилой корень, а в большой отаре непременно заведется черная овца.

В клане О’Коннор такой черной овцой – чернее свет не видывал – был Дермод.

Этот человек мог поднять руку на кого угодно, даже на своего родича. Он не возглавил благородных воинов, чтобы добыть себе власть над островом Эрин или изгнать с него захватчиков. Нет, он стал безжалостным разбойником. Что норманн, что кельт – ему все едино: прикончит и ограбит. Со своими бандитами Дермод вторгся в Пейл, огнем и мечом прошел по Мунстеру и Лейнстеру. Этого злодея проклинали О’Брайены и О’Кэрролы, а О’Нилы травили его, как волка.

И всюду его путь был отмечен кровью и пепелищами. Но шайка таяла – кто дезертировал, кто погибал в частых схватках, – и в конце концов Дермод остался один как перст. Он жил среди холмов, хоронился в пещерах и ущельях, просто из кровожадности зверски убивал одиноких путников, вторгался в хижины землепашцев и пастухов и насиловал женщин. Легенды изображают его чудовищем, свирепой нелюдью. Вероятно, он и впрямь был огромного роста и жуток обличьем.

Но бесчинствовал Дермод недолго. Однажды он убил юношу из клана Кирован, и возмущенные родственники из города Голуэй отправились мстить. В дикой глуши на разбойника наткнулся сэр Майкл Кирован, мой прямой предок, чье имя ношу и я. Содрогаясь от ужаса, холмы следили за тем поединком. Звон стали достиг ушей отряда, который скакал во весь опор, прочесывая окрестности.

Родичи обнаружили сэра Майкла тяжело раненным, а Дермода О’Коннора умирающим – у него была рассечена лопаточная кость и в груди зияла страшная рана. Но столь сильны были гнев и ненависть, что Кированы накинули разбойнику петлю на шею и повесили его на высоком дереве, что росло у края обращенного к морю обрыва.

– То дерево стоит и сейчас, – продолжал мой друг-пастух, помешивая хворост в костре. – Крестьяне на датский манер прозвали его Погибелью Дермода. По ночам люди не раз видели злодея: он скрежещет огромными клыками, льет кровь из ран в плече и груди и шлет самые ужасные проклятия покаравшим его Кированам и их потомству. Так что вам, сэр, я не советую в потемках ходить по береговым обрывам. В ваших жилах течет ненавистная для Дермода О’Коннора кровь, и вы носите имя воина, который его поверг. Смейтесь, коли вам угодно, но знайте: темными ночами по этой земле бродит Волк, у него огромная черная борода, мертвые глаза и вепревы клыки.

Мне показали то дерево, Погибель Дермода, и выглядело оно жутко – ни дать ни взять виселица. Сколько веков простояло это орудие казни? Вряд ли кто-то мог ответить на сей вопрос, ведь в Ирландии люди живут долго, а деревья и вовсе бессмертны.

Других деревьев поблизости не наблюдалось. Круча вздымалась на четыреста футов, под ней зловеще синели волны, разбиваясь о беспощадные скалы.

Снова и снова по вечерам я отправлялся на холмы. Там царило безмолвие; человеческие голоса и иные звуки не вторгались в мои горькие думы. Я взбирался на вершины, оттуда звезды казались ближе и теплее. И часто мой мятущийся разум пытался угадать, которая из этих звезд – моя сестра. И стала ли бедняжка звездой?..

В висках билась тупая боль, свинцовая тоска давила на сердце. Оцепенелая, выстуженная душа взывала о милости к Господу. И ни единой слезинки по усопшей не удалось мне обронить. Надо бы выплакаться, иначе рассудок может не выдержать горя.

Я все брел и брел, не отмеряя пути, не следя за временем. Звезды – красные, жаркие, яростные в ту ночь – не дарили мне утешения. Хотелось кричать и выть; хотелось кататься по земле и рвать зубами траву. Но приступ отчаяния миновал; дальше я шагал, будто в трансе.

В небе не виднелась луна. Покрытые деревьями холмы в тусклом звездном сиянии мрачно нависали надо мной, и выглядели они незнакомо, чуждо. С вершин я видел Атлантический океан, темное с серебром спящее чудовище; доносился слабый рокот волн.

Впереди мелькнула тень. Может, волк? Но в Ирландии волки давно не водятся. И снова метнулся силуэт – низкий, длинный, темный. Я машинально поплелся следом.

На пути показался край берегового обрыва. Там одиноко маячило большое дерево, и действительно было у него какое-то сходство с виселицей.

Стоило мне приблизиться, как впереди возникла легкая дымка. Пока я в растерянности таращил глаза, меня объял небывалый страх. Из воздуха ткалась фигура. Поначалу зыбкая, кисейная, как жгут тумана в лунном свете, она обретала несомненно человеческие черты. И вот появилось лицо…

Я ахнул.

Передо мной плыло женское лицо – едва различимое, прозрачное. И все же мой взор угадывал мерцающее облако темных волос, высокий чистый лоб, плавные изгибы алых уст, серьезные и нежные серые глаза…

– Мойра! – вырвался из моего горла мучительный крик.