Ночные кошмары и фантастические видения - Стивен Кинг Страница 39

«Да, – подумал он, – но не называй это удачей – не смейназывать это удачей. И даже предчувствием удачи».

Правильно. Ведь удача же усадила его в этой комнаткевонючего мотеля с дребезжащими кондиционерами, не предчувствие – во всякомслучае, не совсем предчувствие – заставляло его многие часы висеть на телефоне,обзванивая засиженные мухами аэропорты и вновь и вновь называть бортовой номерНочного Летуна. Это был чистый инстинкт репортера, и вот сейчас он начал даватьплоды. Да не просто плоды: это клад, Эльдорадо, сказочный Большой наперченныйПирог.

Он остановился перед разверстой пастью отсека и попыталсянавести камеру, чуть не удавился ремешком. Выругался. Раскрутил ремешок. Навел.

От вокзала донесся новый крик – женский или детский. Замыслью, что в здании происходит бойня, последовала другая – бойня лишь оживитрепортаж, и тут обе мысли ушли, потому что он сделал три быстрых снимка«сесны», стараясь, чтобы в кадр попали раскрытый люк и номер на хвосте.Зажужжал механизм автоматической перемотки.

Диз побежал, снова бьющееся стекло, снова глухой стук отпадения на цемент, словно выбросили тряпичную куклу, пропитанную какой-тогустой темной жидкостью вроде микстуры от кашля. Диз присмотрелся, заметилнеловкое движение – заколыхалось что-то вроде, бы похожее на пелерину… но натаком расстоянии трудно было сказать. Он обернулся. Сделал еще два снимкасамолета, на сей раз безупречных, раскрытый люк и куча земли под ним получатсячеткими и неопровержимыми.

Развернувшись, он побежал к вокзалу, то, что он вооруженлишь старым «никоном», почему-то не пришло ему в голову.

Метрах в десяти от здания он остановился. Там лежали тритела -взрослые мужчина и женщина и то ли маленькая женщина, то ли девочка леттринадцати. Точнее сказать невозможно, потому что головы не было.

Диз навел камеру и быстро сделал шесть снимков; вспышкамерцала белым светом, механизм перемотки удовлетворительно жужжал.

У него всегда удерживалось в голове количество кадров. Впленке их тридцать шесть. Он снял одиннадцать. Остается двадцать пять. Вкарманах брюк есть запасные пленки, и это прекрасно… если будет гдеперезарядить, однако рассчитывать на то нельзя; с такими снимками надо братьноги в руки – и ходу. Это обед а ля фуршет.

Диз добежал до вокзала и распахнул дверь.

Он думал, что видел все, что можно видеть, но ничегоподобного он никогда не видел. Никогда.

Сколько? – пытался сосчитать он. Сколько? Шесть? Восемь?может, дюжина?

Трудно сказать. Ночной Летун превратил маленький частныйаэровокзал в лавку мясника. Всюду валялись тела и части тел. Диз видел ступню вчерном кеде; снял ее. Торс с оторванными руками и ногами – снял. Мужчина изамасленном комбинезоне еще дышал, и на мгновение Дизу показалось, что он узналпьянчугу Эзру из аэропорта округа Камберленд, но парень, лежавший перед ним, непросто лысел – у него этот процесс давно завершился. Лицо у него было рассеченоот лба до подбородка. Половинки носа почему-то напомнили Дизу поджаренную ирассеченную сосиску, готовую к заключению в булочку.

И это он тоже снял.

Вдруг что-то внутри его взбунтовалось и закричало: «Хватит!»тоном приказа, которому невозможно не подчиниться, а тем более возражать.«Хватит, остановись, конец!»

Он увидел стрелку на стене с надписью «КОМНАТЫ ОТДЫХА». Дизпобежал в направлении стрелки; камера на ходу шлепала его по боку.

Первым ему попался мужской туалет, но Диза не смутило бы,если бы это оказался женский. Он разразился хриплыми, воющими рыданиями. Онвряд ли поверил бы, что именно он издает такие звуки. Много лет он уже неплакал.

С детства.

Он рванул дверь, заскользил, как на лыжах, и схватился закрай второй от начала раковины.

Он нагнулся над ней, и его стало рвать мощной и вонючейструей; кое-что брызгало ему в лицо или оседало коричневыми клочьями назеркале. Он вспомнил запах курицы по-креольски, которую ел, склонившись надтелефоном в номере мотеля, перед тем как расплатиться и побежать к самолету, –и изверг ее обратно с громким рокотом, как перегруженная машина, у которойвот-вот полетят шестерни.

«Господи, – думал он, – Господи Иисусе, это же не человек, этоне может быть человек…' И тут он услышал звук.

Этот звук он слышал миллион раз, звук был обычным в жизнилюбого американского мужчины… но сейчас наполнил его сердце страхом и ползучимужасом, невзирая на все, что говорили опыт и убеждения.

Этот звук производил человек: мочившийся в писсуар.

Но, хотя в забрызганном рвотой зеркале отражались все триписсуара, ни за одним из них никто не стоял.

Диз подумал: «Вампир не может отра…»

Потом увидел, как красноватая жидкость падает на фаянссреднего писсуара, стекает вниз и закручивается геометрическими фигурами передсливным отверстием.

Струи в воздухе не было; он видел только, как жидкостьсоприкасается с мертвым фаянсом.

Вот когда она становилась видимой.

Он застыл. Он стоял, упершись руками в края раковины, рот,горло и нос были переполнены вкусом и запахом курицы по-креольски, и наблюдалнемыслимое, хотя и прозаическое явление, которое происходило у него за спиной.

«Я смотрю, – пронеслось, как в тумане, у него в голове, –как писает вампир».

Казалось, это тянется вечно – кровавая моча ударяется офаянс, становится видимой и завихрятся перед сливом. Диз стоял, упираясь враковину, куда только что изверг одержимое своего желудка, впившись глазами вотражение зеркала, и чувствовал себя застывшей шестерней какого-то заевшегоогромного механизма.

«Скорее всего, я мертв».

В зеркало он видел, как хромированная сливная рукоятка самасобой опустилась, послышался грохот воды.

Диз услышал шуршание, понял, что это пелерина, и еще понял,что, если обернется, то можно будет вычеркнуть «скорее всего» из его предыдущеймысли. Он стоял неподвижно, до боли вцепившись в края раковины.

За спиной у него зазвучал низкий голос без обертонов.Говоривший был так близко, что Диз чувствовал его холодное дыхание у себя назатылке.

– Ты следил за мной, – произнес бесстрастный голос.

Диз застонал.

– Да, – продолжал тот же голос, будто Диз отрицал сказанное.-Видишь, я знаю. Я все о тебе знаю. Теперь слушай внимательно, мой любопытныйдруг, потому что я это говорю один раз: больше за мной не следи.