Против лома нет вампира - Галина Гончарова Страница 39

— А стать вампиром — это был твой личный выбор?

— Нет. Я тогда был всего лишь учеником. Мой мастер запил. А в мастерскую поздно вечером пришла женщина, которая прятала лицо под капюшоном. Она хотела заказать свой портрет. Я предложил ей нарисовать ее. И она согласилась. Это был первый мой портрет — и я старался изо всех сил. Она была очень красива. Вот только не улыбалась. Совсем не улыбалась. И очень мало говорила. И приходила только по ночам. После того, как я завершил ее портрет, она превратила меня в вампира. Моего мнения никто не спросил. Меня просто подстерегли на улице — и инициировали.

— Бедный мой друг.

Я коснулась руки Даниэля. Только по одному виду его рук, я могла определить, что он художник. Даже пальцы у него говорили о его профессии. Тонкие, длинные, нервные, изящные и очень сильные даже с виду. Вампир не отстранился. Наоборот, его пальцы скользнули и переплелись с моими. Он внимательно смотрел мне прямо в глаза.

— Друг?

— Да, — подтвердила я.

— Я пил твою кровь. На твоих глазах я убил ни в чем не повинного человека, хотя мог бы оставить его в живых. Я практически изнасиловал тебя вчера — и ты называешь меня своим другом!?

— Да. Если ты сам того захочешь.

Я действительно не понимала, что его волнует. Да. Он убивал, но и я убила. И почему-то не переживаю. Ни капельки. Наверное, остатки переживаний вылетели из меня вместе с остатками вчерашнего ужина, в углу пыточной камеры. Мы защищались. А дедушка учил меня, что для победы хороши все средства. Если хочешь выжить — иди вперед, не оглядываясь. И не думай, что у тебя под ногами — город, поле или мост. Потом, после победы, ты заново построишь дома, заново бросишь зерна в почву и отремонтируешь мосты. Но если ты будешь убит — кто сделает все это за тебя? Можно и сомневаться, и плакать, и биться в истерике, но лучше все это делать после победы. А на войне будь любезен воевать!

— Ты не испытываешь ко мне отвращения или страха? Брезгливости?

Ах, вот оно в чем дело!

— Ничего подобного я не испытываю. Напротив, ты мне очень нравишься. Знаешь, можно быть хорошим вампиром, а можно быть плохим человеком. И никто не убедит меня, что первый хуже второго только из-за клыков и оригинальной диеты.

Кажется, удивлять вампиров — это становится моей профессией. Серые глаза недоуменно расширились.

— Оригинальной диеты? Я пью человеческую кровь! Не забывай об этом!

— И часто ты убиваешь, чтобы напиться?

Даниэль не отводил глаз. Он что — решил передо мной исповедаться? Ну что ж, в добрый час. Информация всегда полезна. Кстати, а только ли информация? Юля, не ври себе! Вот она ты! Это ты сейчас сидишь в кровати, смотришь в светло-серые глаза, и по уши довольна его откровенностью. Признайся сама себе — он тебе нравится.

Да нравится. Еще и потому, что в его присутствии я не испытываю «синдрома Катрин». Он красив, но не настолько, чтобы я стала нервничать. И не пользуется своим вампирским обаянием. Или пользуется, но чуть-чуть и незаметно?

Кто знает.

В любом случае надо быть осторожнее и спокойнее. И не возводить все, что Даниэль рассказывает мне, в звание абсолютной истины.

— Я убиваю иногда. Чаще я просто пью кровь. Мне нужно не слишком много, чтобы насытиться, и потом, у нас есть добровольные доноры.

Хм. Но вслух я своего сомнения не высказала. Наоборот.

— Стоит ли тогда так переживать?

— Я рад, что ты так это воспринимаешь.

Я только плечами пожала. А как я должна это воспринимать? К добру или к злу, но я не страдаю расизмом. Дедушка с раннего детства повторял мне, что хуже нацизма греха нет, что все люди равны, что цвет кожи глаз и волос не делает человека лучше или хуже — и я усвоила это крепче правил хорошего тона. И в этот список автоматически были включены вампиры. Ну что же теперь поделать, если их природа такими создала? Не сердимся же мы на комаров? Это их природа. Монстры? Да еще неизвестно кто хуже — вампиры или инквизиторы! А сколько людей погибло во время второй мировой! Мучительно погибло! Да вампирам такое количество жертв и не снилось! Разве что за пару столетий. Но почему никто не охотился за подонками из Берлина с осиновым колом в руке и не записывал их в разряд нечисти? Автоматически. Они ведь заслужили? Заслужили. И все же их считают людьми. А вампиров — нелюдями. Хотя вторые как раз не очень виновны в своей природе. Забавно. А вообще…

Я как-то спросила у деда — почему наши войска тогда не вырезали всю Германию. Дойчи ведь хотели так поступить с нами. Было бы чистое око за око. Времена были попроще, война все списала бы. Ан нет. Немцы остались на своем месте. Почему?

— Дед, ведь они все хотели нашей смерти! И все участвовали в этой войне! Давали деньги, работали на войну! Мы имели право!

— Юля, а в чем виноваты те, кто не воевал с нами на фронте и в тылу? Женщины, дети…

— Они же тоже немцы! И так же убили бы нас.

— Ты неправильно ставишь вопрос, малышка. Те, кто пришел воевать с нами, были такими же мальчишками. Глупыми и беспомощными. Если тебе с самого рождения говорить, что все негры плохие и их надо убивать — кем ты вырастешь?

— Сволочью. Мразью. Зомби.

— Именно. Мы убивали солдат, потому что не было иного выбора. Но они уже были не немцы. Они были как зомби из твоей фантастики. Просто — зомби.

— А те, кто их толкал на это? Кто развязал эту войну? Кто шел сюда убивать — и убивал с удовольствием?

— А это тоже были не немцы. Это были мрази и сволочи. А такие есть в любом народе. И если ты сейчас возьмешь журнал «Форбс» — думаешь там все беленькие и пушистые? У всех, кто там напечатан руки по локоть в крови. Даже если они сами никого и не убивали из пистолета. Но это не делает хуже их страны. Или народы, к которым они принадлежат. Так-то, Юленька.

Я не смогла бы высказать все это связно и просто, но, кажется, Даниэль меня понял.

— Что ж, пойдем дальше.

Даниэль отстранился, протянул руку и взял с письменного стола два листа бумаги.

— Посмотри.

Я осторожно взяла их в руки — и ахнула. Это были два портрета, сделанных цветными карандашами. Один портрет изображал Надю. Но как изображал. Это было своего рода — два в одном. Моя подруга стояла на светло-сером фоне в черном монашеском платье и белом головном платке, кажется, апостольнике. Стояла вполоборота напротив зеркала. Ее можно было легко узнать, но она была совсем не такой, как в жизни! Совсем другая! Как Даниэлю удалось передать ее внутренний свет, ее доброту и любовь к людям и к жизни? Все то, что она так тщательно скрывала под маской грубости и хамства? Для этого нужен не просто талант. Для этого нужен гений! Такое Надино лицо можно было бы изобразить и на иконе. Оно было живым, человеческим, невероятно добрым и участливым. И участвующим в событиях окружающего мира. В детстве, когда бабушка еще была жива и водила меня в церковь, я со страхом вглядывалась в недобрые лица икон. Все они были мрачными и холодными. Ярко сияло золото и камни окладов, ладан дурманил голову, блеск свечей оживлял мертвые лица, но они все равно оставались мертвыми. На них было написано сострадание, а в глазах читалось: «Что за дело нам, святым, до вашей грешной земли!?»