Проект "Асгард" - Сергей Софрин Страница 4

— Жизнь — есть смерть. — Патриархально-поучительно вещал Славян. — Долгое, мучительное самурайское харакири, производимое ритуальным мечем социальных условностей. Все мы с младых ногтей служим некоему таинственному безымянному сюзерену, чьи настоящие цели никому до конца не понятны. Возможно, быть дятлом — не такая уж плохая участь. Дятел — всегда только дятел. Ему незачем делаться программистом или бухгалтером. В этом смысле — новое воплощение в оперенном теле птицы дает бывшему бухгалтеру возможность прожить жизнь по-настоящему.

— Медитативно долбая клювом старую осину, — смеясь, подытоживал Влад, — и выковыривая из трухлявой древесины себе на пропитание жирных мучнистых червей. Глубоко осмысленное чудо вселенского коловращения свободной материи!..

Марат обычно не принимал участия в их шутливых пикировках. Он молчал, слушал и размышлял. О чем угодно — только не о «Зеленой миле Шаолиня». Смерть казалась Марату отдаленной героико-романтической перспективой, заоблачным ледяным перевалом, маршрут к которому даже еще не проложен. Рубежом, где каждый в свое время оставляет принесенный с собой вымпел и подводит некий итог. Да и в вопросах восточной культуры его друзья откровенно блуждали, часто сваливая религию, философию, мифы и суеверия в одну кучу, из которой выхватывали мозаичные фрагменты, пытаясь сложить нечто похожее на красочное самобытное панно. Поэтому молчание Марата имело потаенный аспект: он одновременно не мешал их устному творчеству и параллельно ограждал себя от необходимости вести просветительскую работу, не имевшую в данном случае никакого смысла.

Сейчас, шагнув с автобусной остановки на проезжую часть, проходя мимо спящего питбуля, Марат впервые ощутил парадоксальную материальность смерти, поймал на себе ее внимательный взгляд, почувствовал легкое прикосновение ее пахнущих ладаном и сандалом длинных бледных пальцев. Он ее услышал.

В ритуальном зале крематория зазвучал колокол.

Всего их было четверо: Славян, Влад, Ирокез и Марат. Они случайно повстречались на ночном вокзале в Бологом, коротая время до первой утренней электрички в сторону Москвы. Зал ожидания, заполненный возвращающимся после новогодних праздников из Питера в столицу на «перекладных» народом, в большинстве своем спал. К дремавшему на лавке Марату подсели двое: розовощекий очкарик в модном, не по сезону холодном плаще и широкоплечий небритый детина с серьгой в ухе. Они пили пиво «Афанасий» из бутылок, почти во весь голос обсуждая песню Леннона «Woman is the Nigger of the World» [6].

— Да ты не понимаешь, о чем говоришь! — Горячился очкарик. — Леннон просто слишком любил Йоко, поэтому писал такие вещи. Он шел на компромисс с дорогим ему человеком. Леннон и андеграунд — синонимы! Какая там попса и конъюнктура!

— Самая нас-то-я-щая поп-са… — Тянул небритый. — Реверанс феминисткам. Весь американский период его творчества — сплошной сытый, респектабельный, хорошо просчитанный «протест» для игрушечных революционеров.

— Леннона выслать из Штатов хотели! Забыл? — Ерзая, толкал Марата локтем в бок розовощекий. — Скажешь, он погиб случайно?! Да?! От руки недоумка — одиночки?!

— Он исписался дотла — поэтому и умер. Пришла пора закрыть за собой дверь. — Отвечал небритый. — Смерть не дала ему превратиться в Энди Уорхола. В дешевого мазилу, в банального круто оплачиваемого ремесленника.

— Кто же тогда для тебя не ремесленник? — Вкрадчиво поинтересовался владелец холодного плаща. — Мик Джаггер, что ли?

— Все они ремесленники, — сказал, как отрезал, широкоплечий. — Их рваные джинсы стоят дороже номера для новобрачных в «Хилтоне». Помяни мое слово, скоро продюсеры найдут способ обходиться без леннонов и джаггеров. Похоронят таковых под могильной плитой электронщины. Музыка — товар, поэтому нужно при минимальных вложениях извлекать максимальную выгоду. Конвейеру не интересен ни социальный протест, ни сексуальная революция. Твой рок-н-ролл стал дряхлым стариком, не успев достичь подросткового возраста. От него нестерпимо воняет тленом. В отчаянье пропив свой последний ветеранский «Стратокастер», он униженно клянчит работу у успешных «фанерных» хозяев лучших гастрольных площадок и престижных хит-парадов.

— Не согласен! — Возмутился очкарик. — Ты передергиваешь! Зло передергиваешь и глумишься над настоящими исключительнейшими талантами!

— А я согласен. — Раздался голос с соседней лавочки. — Время художников прошло — сегодня время дизайнеров. Эпоха славы инженеров и слесарей, удачливо собирающих из доступного материала занятные разномасштабные безделушки. Черный квадрат переплюнул Веласкеса, уроды позднего Пикассо проложили дорогу Уорхоллу, скелет Эйфелевой башни, вознесясь над собором Парижской Богоматери, предвосхитил появление пеналообразных небоскребов. Технологии победили медлительную творческую непосредственность, мающуюся в поисках красоты и гармонии.

— Слушайте, философы, — делая ударение на предпоследнем слоге, не выдержал, наконец, Марат. — Нельзя ли потише? Спать мешаете. От ваших кислых диспутов у меня изжога начинается.

— На, приведи свой кислотно-щелочной баланс в норму.

Вместо прямого ответа тип с серьгой в ухе протянул Марату непочатую бутылку пива.

— Дома отоспимся. Вокзалы же располагают к общению и распитию. Меня Николаем зовут…

— Он не Николай, а Ирокез. — Хмыкнул розовощекий. — У него во внутреннем кармане куртки связка скальпов спрятана. Всегда ее с собой таскает. Это его самые приятные воспоминания.

— А ты хирург будущий, и шутки у тебя с вивисекторским уклоном.

Ирокез поставил под лавку пустую бутылку, открыл английским ключом от дверного замка еще одну, отпил из нее и, обращаясь к Марату, пояснил:

— Славян у нас — подающий надежды доктор Франкенштейн. Кровавый кутюрье. Пока, правда, практикующийся на покойниках. Они жалоб не пишут…

— Братья, — вновь послышалось с соседней лавки, — подайте промотавшемуся до потери исподнего биологу маленький глоточек освежающего нектара! Не позвольте угаснуть его пульсу… Судя по вашим речам, люди вы просвещенные и добрые — так не смажьте же столь хорошего от вас впечатления!

— Биологи должны пить исключительно муравьиный спирт. — Жестом подзывая к себе говорившего, ответил Ирокез. — Но тебе можно сделать поблажку: ты презираешь «Черный квадрат» и у тебя отсутствует нижнее белье. Ты страдаешь…

— Ужасно. — Согласился подошедший на зов среднего роста мальчиково одетый молодой человек. — Я горю изнутри адским пламенем трехдневного похмелья.

Он присосался к горлышку пивной бутылки, как присасывается к сосцу матери изголодавшийся младенец: самозабвенно сощурив глаза, урча и блаженно вздыхая. Стеклянный сосуд забурлил крупными пузырями, вспенился, его содержимое ухнуло в пищевод биолога плотной водопроводной струей, словно под напором невидимого поршня. Терпелец сразу расслабленно обмяк, отвел руку с зажатой в ней порожней тарой далеко в сторону и, приоткрыв один глаз, удовлетворенно крякнул.