Женщина-VAMP - Евгения Микулина Страница 40

Я вхожу в квартиру под звуки его возни с котом и прохожу в спальню – смятая постель хранит его запах, и я, закрыв на секунду глаза, вдыхаю его и улыбаюсь.

Хорошее утро. И еще целых полвека таких – разве это плохо? Разве этого мало?

Я никогда еще раньше не был по-настоящему влюблен и по-настоящему счастлив в любви. Поэтому я не знаю, как, собственно, складываются наши с Мариной отношения?

Вот мы идем с ней по бульварам (по тенистой аллее, конечно), и она балансирует на бордюрном камне, ребячливо делая вид, что вот-вот упадет, и при этом настойчиво держится за мою руку – абсурдная идея, потому что потерять равновесие она, конечно, не может. Просто ей приятно, наверное, держать мои пальцы в своих. На ней легкий синий пиджак, темные волосы собраны в короткий хвостик, но одна прядка выбилась и легла на шею. Маленькие ноги в балетках ловко переступают с камня на камень, и когда она взглядывает на меня, глаза ее смеются и сама она будто сияет в отраженном солнечном свете. Открытое солнце ей вредно, но его отблески делают ее еще красивее.

С той ночи, когда в клубе к нам присоединился Сережа Холодов, и я глупо разозлился, и утром Марина пришла ко мне мириться, прошла неделя. За это время в городе окончательно случилась весна – все деревья уже зеленые, воздух теплый и легкий, и пыли еще нет, и вообще во всем царит полная идиллия. Сегодня пятница, и мы с ней преступно сбежали с работы пораньше: я – якобы смотреть площадку для съемок, которую давно уже видел, она – вообще никому ничего не объясняя. На то она, в конце концов, и начальник. Впереди у нас вечер, который мы проведем вместе, и ночь, и еще два упоительно-свободных дня, когда не нужно думать ни о макетах, ни о съемках, ни о том, как угодить рекламодателям, ни об уехавшем наконец лондонском руководстве. Вообще ни о чем – только друг о друге. Наше будущее безоблачно – ближайшее, по крайней мере. Наше настоящее безмятежно и окрашено приятным озорным чувством вины: точно такое бывает, когда в школе с уроков сбежишь. Наверное, еще и из-за этого Марина так весела – идет по своему бордюрному камню между гравийной дорожкой и свежей зеленой травкой, усеянной желтыми звездочками цветков мать-и-мачехи, в тени молодых липовых листочков, и словно танцует.

Мы движемся в сторону ее дома, от Петровского бульвара к Чистым прудам, но мы не торопимся. У нас нет определенных планов. Зачем они, когда главное – то, что мы вместе? Мы должны, во-первых, проверить, появились ли уже на пруду утки. Потом, может, зайдем в кино – если в «Ролане» идет что-нибудь приличное. Или посидим в кафе – в стекляшке под ее окнами: Марине почему-то очень нравится, когда мы там сидим, ей кажется, что это «правильное» занятие для влюбленной пары.

Мне нравится идти рядом с ней, и я счастлив видеть ее такой довольной и спокойной. Когда в городе ее «семья», она тоже бывает веселой и оживленной, но какой-то более взвинченной. Настороженной. Словно все время ждет откуда-то подвоха. Или просто пытается усидеть на двух стульях. Не знаю, может быть, ей неловко на самом деле сводить меня с ними. Может, она тоже видит, что я рядом с ними тушуюсь… Проигрываю. Я-то глубоко убежден, что выгляжу рядом с ними – а с ней особенно – совершеннейшим недоумком. И сейчас, когда мы идем с ней вместе по улице, люди, наверное, думают – как я сам часто думаю, видя пары, в которых женщина гораздо красивее мужчины: «Бедная, видно, совсем ей не из чего было выбирать, если она связалась с этим придурком».

Мне лично хочется в такие мгновения схватить ее в охапку и начать целовать до умопомрачения прямо посреди бульвара или кафе, при всем честном народе – поскольку она так красива, что я, честно говоря, так и так никого и ничего вокруг не замечаю. А еще таким поцелуем мне хочется как-то физически заглушить посещающие меня неприятные мыслишки о том, насколько я жалок рядом с ней. Но я не уверен, наступает ли у нее умопомрачение… и от моих поцелуев, и вообще. Я ведь отдаю себе отчет в том, что в каждую секунду ее существования, даже в порыве страсти – особенно тогда! – какая-то ее часть занята только одним делом: поддержанием контроля. Контроля над своим голодом. Над слишком бурной реакцией на мой человеческий запах. Да и просто над своей физической силой – ей нужно следить за собой даже сейчас, когда она вроде бы так легкомысленно идет по бортику газона: следить, чтобы ненароком не сжать мне пальцы слишком сильно и не сломать руку…

Мы не идем в кино – там нет ничего интересного, только какая-то романтическая комедия. Одно из безусловных достоинств романа с вампиршей – она, в отличие от остальных девушек планеты Земля, равнодушна к романтическим комедиям. Мы идем, однако, в кафе – исключительно ради удовольствия посидеть на открытой террасе, под звон проходящих трамваев. Я люблю это заведение – оно было одной из первых московских кофеен постперестроечной эпохи и по молодости казалось мне страшно шикарным. Кофе тут отличный, и еще яблочный пирог с ванильным мороженым. Но баристы работают со скоростью улиток – на то, чтобы сварить простой капучино, у них уходят годы…

Пока мы ждем кофе у стойки (на места здесь заказы не разносят), я в очередной раз мысленно восхищаюсь Марининой выдержкой. Даже мне, простому и довольно флегматичному смертному, хочется убить белобрысую девицу, которая цедит с идиотской улыбкой по слову в минуту: «Спа-а-аси-и-ибо-о-о за за-а-ака-а-аз… С ва-а-ас пя-я-ятьсот тридца-а-ать два-а-а ру-у-убля-я-я…» и медленно, как черепаха, ползет к кофеварке. А потом еще медленнее – к холодильнику за молоком. А потом исчезает на кухне в поисках ложек, или салфеток, или еще чего-нибудь подобного. Будь я вампиром, девица уже была бы обескровлена. А мне не нужен был бы кофе. Впрочем, будь я вампиром, мне с самого начала он был бы не нужен. Может, поэтому Марина так спокойна? Или просто потому, что у нее другие представления о времени – когда у тебя впереди вечность, какие-то лишние пять минут ожидания кофе не имеют большого значения…

Мы сидим в кафе очень долго. Я пью кофе и курю. Марина просто смотрит на меня – своим внимательным, ласковым взглядом. Хотелось бы все-таки знать, что она во мне видит. Почему она выбрала меня из тысяч смертных, что встретились ей за жизнь? Казалось бы, к чему думать об этом – надо просто молчать в тряпочку и благодарить высшие силы за то, что дали мне такое счастье. Но мне нужно знать. Если я не буду знать, чем ей понравился, то не смогу ее удержать.

Мы болтаем о всякой всячине – немного о работе, немного о книгах, немного о кино. В такие минуты, как сейчас, я очень благодарен своим родителям за культурное воспитание. У нас очень умная семья, и едва ли не каждое утро за завтраком мы говорили о вещах, до которых иные семьи никогда в жизни не добираются в своих беседах, – о Шекспире, Микеланджело, бог знает еще о чем. Притом без занудства – нам все было весело. И теперь я думаю – какое счастье, что я хоть что-то в этой жизни знаю! О чем бы я иначе говорил с Мариной? С Мариной, которая лично знала Лермонтова, и Байрона, и Оскара Уайльда, и, как это ни смешно, Брэма Стокера, которая помнит восстание декабристов и Крымскую войну. Я шучу иногда – наверняка она знает, где хранятся и сокровища Романовых, и золото партии? Знает, наверное, но не признается.