Бессмертные - Клаудия Грэй Страница 44

Джилли положила ладонь ему на макушку и вдруг вспомнилагобелен в гостиной его родителей, изображающий евреев при Массаде. Это быловажнейшим событием в иудейской истории, когда оказавшиеся в безнадежномположении еврейские воины предпочли кинуться вниз с утеса, но не принятьримский закон. Мистер Штейн время от времени упоминал об этом, и порой Джиллизадумывалась, не намекает ли он, что Эли лучше было бы покончить с собой, чемжить геем. И все же она не могла в это поверить, не в силах была дажепредполагать такое. Жестокость мира взрослых сводила ее с ума. Невероятноебезумие мистера Штейна, сурово осудившего собственного сына только потому, чтотот не мог превратиться в гетеросексуального еврейского воина и отринуть осквернившийего грех неуместной похоти. По крайней мере, так сказал ей ее врач.

— Ты умна, и даже… слишком, — заключил докторРоблес, ее спаситель. — Люди не меняются, Джилли. Они просто видят мириначе, чем привыкли, и реагируют так, как им свойственно. Остальное зависит отконтекста, от конкретной ситуации.

Доктор Роблес помог ей, потому что не пытался ее изменить.Поэтому и она никогда не пыталась изменить Эли.

Она глубоко вздохнула и подумала о своей безнадежной любви кнему. И тут что-то изменилось.

Ее любовь не была безнадежной. Она любила его, но эта любовьуже не разбивала ей сердце. Она просто была в нем.

— Шон так тебя любил, — сказала она. Потому чтоименно так могла ему помочь.

— Спасибо, — прошептал он. — Он любил и тебятоже. И я люблю тебя, Джилли.

Он взглянул на нее снизу вверх, сломленный и павший духом —тот мальчик, с которым она целовалась в восьмом классе тысячу миллионов раз,пока ее губы едва не начали кровоточить.

— И я тебя люблю, — ответила она. — Я люблютебя больше, чем собственную жизнь. И всегда любила.

Казалось правильным сказать это сейчас. Люди не меняются, илюбовь не меняется тоже. В том, что связано с Эли, от контекста ничего независит.

— Спасибо, — повторил он.

Никакого смущения, никаких извинений; их любовь была тем, чембыла. Одни в кладовке, вместе с мертвым вампиром, прячущиеся в школе, потомучто остальной город захвачен чудовищами…

Она опустила голову ему на плечо, и он взял ее за руку,переплетя ее пальцы со своими.

— С днем рождения, счастливого шестнадцатилетия, —прошептал он. — Джилли, девочка моя.

— Спасибо, — отозвалась она.

Это был лучший подарок на все времена.

Некоторое время спустя они открыли дверь. Солнце зашло, и намиг ей показалось, что она слышит трель жаворонка.

Потом она поняла, что это сотовый Эли.

«Бип-бип-бип-бип. Это Бог, Джилли. Я снова на связи, аминь».

— Мне нужно петь. — Энди завинтила крышечку нафлаконе темно-красного лака для ногтей. — Пойдешь со мной?

Она произнесла это небрежно, словно бы мимоходом, но за этойнебрежностью я слышала скрытое отчаяние. Мучительный голод. Никто не способенслышать Энди так, как я.

Я замерла, уставившись на обратную сторону коробочки отнового диска, но не видя ее.

— Энди…

После того как в прошлый раз меня едва не затоптали, она сказала,что мне больше не придется таскаться с ней. Она поклялась, что больше непопросит об этом.

— Мне действительно это необходимо, Мэллори.

Устремив на меня умоляющий взгляд голубых глаз, онашлепнулась животом на кровать, но так, чтобы не задеть еще не высохший лак напальцах ног.

— Ты только взгляни.

Она отбросила с лица длинные темные волосы и провела пальцемпод левым глазом.

— С этими мешками я могла бы слетать в Китай, и у менятряслись руки, когда я вчера пересчитывала кассу. И видишь, какие тусклые уменя стали волосы? Я чахну. Я это чувствую.

Вы знали, что сирены страдают от тишины? Это правда. Иразговоры тут не помогут. Им бесполезно стоять посреди людного школьногокоридора, впитывая слухом болтовню о секретах, вранье и общую суматоху. Сиренастрадает от собственного молчания, когда оно длится слишком долго. И хотя яочень люблю ее голос, в тот миг я была бы крайне благодарна, если бы онаненадолго притихла.

— Ты не чахнешь. Ты просто ненавидишь считать изасиделась допоздна прошлой ночью.

А ее волосы были, как всегда, безупречны — густые ивьющиеся, с совершенно неестественным блеском.

— Ты говоришь совсем как Ти. — Она закатила глаза.

Как бы я ни любила Энди — мы были неразлучны с первого дняпятого класса, — я частенько жалела ее брата. Даже дружбу с ней можносчитать практически работой с полной занятостью, так что я могла лишьпредполагать, насколько должна досаждать нормальному парню двадцати двух летобязанность держать в узде шестнадцатилетнюю сирену. В особенности если учесть,насколько Ти скромный и покладистый. Порой я удивлялась, как у них вообще можетбыть одна и та же мать.

Мужчин-сирен не бывает, и поскольку папа Ти был человеком,то и Ти тоже им оказался. Энди родилась сиреной, в маму, но мы знать не знали,кем или чем был ее отец. Ее мама так и не собралась хоть что-то пояснить,отделавшись обычным: «Без него тебе лучше».

Вероятно, ей было лучше и без матери тоже, поскольку, когданам исполнилось по тринадцать и в Энди пробудился аппетит настоящей сирены,мама подбросила ее на квартиру Ти, и с тех пор ни один из них о ней не слышал.

— Послушай, все будет не так, как в прошлый раз, яклянусь. — Энди заправила за ухо блестящую прядь волос. — Я работаланад сосредоточением. Над выделением из толпы одного человека. На этот раз все будетиначе.

Я запихнула коробочку от диска под ее тумбочку, села наковре, скрестив ноги, и нахмурилась.

— Разве Ти не обещал взять тебя с собой на этивыходные?

— Да, но он и на той неделе говорил то же самое. Онпросто не понимает. И даже если он вспомнит, дело закончится чем-нибудьпоистине дурацким, вроде концерта самодеятельности в дешевом клубе. Слушателина восемьдесят процентов состоят из стариканов, нацепивших банданы в погоне замодой.

Теперь пришла моя очередь закатывать глаза.

— Не думаю, что ты так привередничала бы, если быдействительно чахла.

Ей нужно питаться, чтобы выжить, это я понимаю. Но могла лиона на самом деле настолько и так быстро проголодаться?

Энди пожала плечами:

— Мне неловко питаться пожилыми людьми, они и без тогодостаточно близки к смерти. Кроме того, понадобятся три старушки, чтобы датьстолько же энергии, сколько дает зрелое восемнадцатилетнее тело.