Призрачная любовь - Лаура Уиткомб Страница 47

— Я просто сказала, что не понимаю этого! Нет, я не говорила таких слов.

Кэти вновь замолчала, прикусив губу.

— Не преувеличивай, пожалуйста.

Пока она слушала ответ Дэна, ее голова склонялась все ниже и ниже. Она посмотрела на смятый бланк в кулаке.

— Ладно, я знаю. Все будет хорошо.

Кэти, не попрощавшись, повесила трубку и вернулась к столу. Сев на стул, она принялась разглаживать квитанцию с заправочной станции.

— Что ты читаешь? — спросила она.

Ее лицо одновременно было бледным и пылало пятнами румянца.

— «Джейн Эйр», — ответила я.

Кэти дрожащей рукой отложила квитанцию в сторону. Она сунула коробку под мышку и направилась к двери:

— Вернусь через минуту.

Когда она покинула комнату, я с трудом удержалась, чтобы не побежать к телефону. Идея о том, что я могу услышать голос Джеймса, пронзала мой мозг, как тонкое шило. Но Кэти быстро вернулась, неся в руках рубашку и швейную корзинку. Она передвинула стул и села рядом со мной. Наверное, освещение здесь было лучше. Рубашка, которую она разложила на столе, принадлежала Дэну. Белая, с длинными рукавами. Четвертая снизу пуговица отсутствовала.

Кэти вытащила из корзины небольшую коробку и открыла ее. Там хранилась целая коллекция пуговиц всевозможных размеров, расцветок и форм. Она вытащила несколько маленьких, белых, поднесла их к пуговицам на рубашке и подобрала нужный оттенок. Затем она взяла иглу и ловко выдернула маленькие обрывки ниток, оставшиеся от утерянной пуговицы. Это почти не изменилось после моей смерти. Игла и нить. Я внезапно почувствовала тоску по былым временам. Мои хозяева-мужчины не штопали свою одежду, но тонкое запястье Кэти, пока она тянула нить, напоминало мне о моей Святой.

Склонившись над книгой, я наблюдала за ней уголком глаза. Мать Дженни критически осмотрела рубашку. Она натянула ткань, окружавшую то место, где пришила новую пуговицу. Возможно, мне показалось, но материя там была немного растянута, словно рубашку расстегивали в спешке. Кэти проверила на прочность остальные пуговицы. Некоторые из них уже свободно болтались на нитках. Затем она понюхала ткань. Между прочим, я поступила бы так же. Очевидно, это было игрой моего воображения, однако мне почудилось, что от материи исходил слабый запах гардении. Кэти не сомневалась в чистоте рубашки, иначе она понюхала бы ткань под рукавами. Но нет! Она вдохнула запах воротника, обиженно поморгала длинными ресницами и сердито встряхнула рубашку, словно отвергая крамольную мысль. Мать Дженни срезала ножницами одну из болтавшихся пуговиц и начала пришивать ее заново.

— О чем твоя книга? — спросила она, сделав несколько стежков.

— Джейн влюбилась в хозяина дома.

Кэти кивнула, показывая мне, что в юности она пролистала дюжину любовных романов и сейчас услышала все необходимое.

— Почитать тебе вслух? — предложила я.

Она улыбнулась:

— В детстве моя бабушка заставляла меня читать вслух, пока шила стеганое одеяло.

Я посчитала ее ответ утвердительным и приступила к чтению:

«— Вы чувствовали себя счастливой, когда рисовали эти картины? — вдруг спросил меня мистер Рочестер.

— Я была целиком поглощена ими, сэр; да, я была счастлива. Словом, когда я их рисовала, я испытывала самую сильную радость в своей жизни.

— Ну, это еще не много. Как вы рассказывали, ваша жизнь не богата радостями».

Я посмотрела на Кэти, желая убедиться в ее заинтересованности. Она ничем не проявляла своих эмоций. Ее безмятежный взгляд был направлен на белую пуговицу. Я продолжила чтение:

«— Но мне кажется, что, когда вы запечатлевали эти странные образы, вы жили в том фантастическом мире, в котором живет художник. Вы подолгу сидели над ними каждый день?»

Кэти вздохнула, и мне показалось, что, если бы я перешла на стих Байрона или монолог Шекспира — она бы не заметила.

«— Мне нечего было делать во время каникул», — читала я.

Чтобы проверить свою гипотезу, я перевернула несколько страниц и продолжила чтение, не заботясь о взаимосвязи отрывков:

«— Я имею право искать в жизни хоть каких-нибудь радостей, и я не упущу ни одной из них, чего бы мне это ни стоило.

— Тогда вы будете падать все ниже, сэр.

— Возможно. Возможно. Но отчего же, если эти радости чисты и сладостны? И я получу их такими же чистыми и сладостными, как дикий мед, который пчелы собирают с вереска?»

Кэти вдруг остановилась на половине стежка и, не глядя на меня, прислушалась.

«— Пчелы жалят, а дикий мед горек, сэр.

— Откуда вы знаете? Вы никогда не пробовали его».

Кэти повернулась ко мне, и я, замолчав, взглянула на нее исподлобья. Мне захотелось прочитать еще несколько фраз:

«— Какой у вас серьезный, почти торжественный вид! Но вы так же мало смыслите во всем этом, как вот эта камея…»

— Я думаю, что на сегодня достаточно, — с вежливой улыбкой сказала Кэти. — У меня разболелась голова.

Она чопорно скрутила нить, подняла шитье и встала:

— Позже я приду подвернуть твое одеяльце.

Глядя ей вслед, я прислушивалась к тихому шуршанию ее платья. Она вышла в коридор. Я выжидала, когда дверь ее спальни закроется. Уловив долгожданный звук, я захлопнула книгу. Телефон был рядом — на столике около кушетки. Меня обрадовало, что трубку взял Джеймс.

— Ты один? — спросила я.

— Не совсем, — ответил он.

Послышался треск и шорох, когда он понес телефон в другое место.

— Теперь я один, — сказал Джеймс. — Какие новости?

Я хотела сообщить ему о спрятанных фотографиях, но замерла, услышав странный звук. Через пару секунд до меня дошло, что это Кэти включила душ.

— А мне снова устроили разнос, — со смехом сказал Джеймс. — Митч провел со мной воспитательную беседу.

— Он бил тебя?

— Нет. Митч сказал, что я, возможно, буду видеть его с Либби. Но он запретил мне заниматься сексом в его доме. По крайней мере, до восемнадцати лет.

Мое сердце застучало в удвоенном ритме:

— Почему?

Джеймс снова засмеялся:

— Потому что Билли безответственный, незрелый и бесчувственный… — Джеймс сделал небольшую паузу, — юноша.

— И что мы будем делать?

— Все нормально, — сказал он. — Пока его нет, мы сможем заниматься, чем хотим.

Его слова успокоили меня. Я представила себе, что скоро снова окажусь в его постели. Цепь дней тянулась в вечность, но начиналась она завтра — со следующего поцелуя.

Отдаленный голос Митча заставил Джеймса замолчать.