Кровь и лед - Роберт Мазелло Страница 65

А ледяная глыба в резервуаре медленно, но верно подтаивала. Толщу древней льдины мало-помалу подтачивала циркулирующая в емкости прохладная вода. Периодически она находила в ней крохотные трещинки и устремлялась внутрь, и тогда раздавались легкие потрескивания. То там, то тут во льду возникали мелкие, почти невидимые бороздки, словно царапины на старом зеркале. Всплывали и лопались на поверхности воды все новые и новые воздушные пузырьки. Благодаря системе рециркуляции, которая по черным пластиковым шлангам высасывала охлажденную опресненную льдиной воду и взамен нагнетала соленую, в резервуаре поддерживались неизменные четыре градуса по Цельсию. Через пару дней лед истончится настолько, что сквозь него будет видно насквозь и бледно-лиловый свет лаборатории проникнет в самую его сердцевину.

Истончится настолько, что начнет ломаться и крошиться. И тогда древней льдине придется расстаться со своими пленниками, как бы она ни сопротивлялась.

13 декабря, 12.10

Поездка на собачьей упряжке оказалась гораздо комфортнее, чем Майкл предполагал. Нарты представляли собой цельноформованную «скорлупу» из жесткого пластика, внешне напоминающую каяк, однако пассажир сидит в чем-то наподобие гамака на высоте нескольких дюймов от днища. Даже когда сани скользят по голым участкам неровного льда или натыкаются на твердые кочки, амортизирующее ложе наряду с толстой зимней одеждой седока значительно смягчает удары.

Сани с легкостью неслись вперед, оставляя позади снежные барханы и ледяные проплешины. Данциг стоял на полозьях за спиной у Майкла и подбадривал собак — последних собак во всей Антарктике, как узнал от Мерфи Майкл.

— Собак запретили использовать, — объяснил тогда Мерфи. — Они пугают тюленей. Кроме нашей упряжки, других не осталось. Этих и то удалось отстоять только потому, что мы заявили, будто они являются частью долгосрочного эксперимента. — Он закатил глаза. — Вы и представить себе не можете, сколько бумаги пришлось исписать, чтобы уладить вопрос. Данциг стоял горой за своих псов. Так что это последняя упряжка на Южном полюсе, а Данциг — последний каюр.

Хотя у Майкла была менее выгодная позиция для обзора, он с восхищением отметил слаженность, с какой собаки во главе с Кодьяком бегут в группе. Скорость упряжки и суммарная тяговая сила лаек производили сильное впечатление; казалось, что нарты буквально парят в воздухе. Временами лайки словно сливались в единую шевелящуюся массу серо-белого меха, при этом спины животных то поднимались, то опускались, как разноцветные лошадки на детской карусели.

Даже без отрывистых окриков «Хо!» и «Ги!», которыми Данциг давал команды повернуть налево или направо, собаки точно знали, куда бежать. Направлялись они к старой норвежской китобойной станции в трех милях отсюда. Данциг проделывал каждый день этот маршрут вдоль берега с целью поддержания собак в хорошей физической форме. Он предложил Майклу прокатиться вместе с ним — «пока ваша Спящая красавица оттаивает», — резонно полагая, что тому будет небезынтересно сфотографировать заброшенный форпост.

Утром Майкл зашел в лабораторию морской биологии, но ничего интересного, что можно было бы сфотографировать, не обнаружил. Дэррил заверил его, что льдина начнет претерпевать радикальные изменения только дня через два.

— Береженого Бог бережет, — объяснил биолог медлительность процесса.

Майкл согласился.

Наблюдать, как тает лед, ему было не более интересно, чем наблюдать за растущей травой, поэтому он был очень благодарен каюру за любезное приглашение.

В прошлый раз, когда Майкл попытался попасть на станцию «Стромвикен», был густой туман, поставивший крест на фотосъемке. Сегодня, напротив, было ясно и очень холодно — температура снизилась до двадцати пяти градусов ниже нуля, — и яркий дневной свет непреклонного солнца придавал воздуху необычайную прозрачность. Объекты, находящиеся вдали, казались ближе, чем были на самом деле, тогда как близкорасположенные предметы выглядели словно под увеличительным стеклом. Особенности антарктического воздуха и освещения могут заставить любого фотографа поломать голову над тем, как сделать достойные снимки — резкие, объемные и с хорошей выдержкой.

Майкл скрестил руки, прижимая к груди запрятанную под парку фотокамеру.

— Ну как вам?! — крикнул Данциг, наклоняясь к самому уху Майкла.

По капюшону журналиста застучали моржовые клыки ожерелья-амулета.

— Однозначно приятнее автобуса!

Данциг похлопал пассажира по плечу и снова выпрямился. Каюр никак не мог нахвалиться своими собаками.

Прямо перед собой Майклу было трудно что-нибудь увидеть, но справа он заметил ржавеющий остов норвежского парохода, выброшенного на каменистый берег. Очевидно, это было первым признаком приближения к заброшенной китобойной станции. Позади него виднелся пирс, давно разрушенный приливными волнами и подвижками льда. На носу судна торчала направленная в сторону берега гарпунная пушка — изобретение норвежцев, — стрелявшая шестифутовыми острогами, в которые в более поздние годы закладывали взрывчатку. Преследуемый кит, получив гарпун между лопаток (если стрелял меткий гарпунер), искал спасения на глубине, однако там у него прямо в теле взрывалась бомба, которая раздирала животному сердце и легкие.

И это был еще удачный исход для кита. Если гарпунер промахивался или взрыв был не смертельным, борьба растягивалась на несколько часов. В изувеченного, истекающего кровью кита втыкали все новые и новые остроги, прикрепленные длинными веревками к массивной лебедке, и когда животное ослабевало, его постепенно подтягивали к борту, как акулу на крючке. В конце концов, поддев острыми баграми, животное втаскивали на палубу, где закалывали насмерть. Поначалу охотились только на горбачей, потом перешли на гладких китов, а когда и те стали исчезать, взялись за китов-полосатиков, которых выловить было сложнее всего.

Конкретно эта китобойная станция действовала на нерегулярной основе с 1890 года, пока ее окончательно не закрыли в 1958 году, бросив все находившееся тут имущество, от локомотивов до запасов топливной древесины. Оборудование, которое завезли в Антарктиду, вывозить назад оказалось трудно и затратно. Впрочем, Норвегия с тех пор так и не запретила полностью китобойный промысел. Как и Япония с Исландией, она продолжает настаивать на своем неотъемлемом праве ловить китов. Когда во время одного из ужинов в столовой ледокола об этом зашла речь, Шарлотта гневно бросила вилку и заявила:

— Ну все — теперь я избавлюсь от всего норвежского, что у меня есть!

Дэррил тут же поинтересовался, какие у нее имеются норвежские вещи, на что доктор Барнс, подумав, ответила:

— Думаю, придется выкинуть этот свитер с оленями.

— Я бы так не спешил, — ответил Майкл и, вытащив ярлычок свитера, со смехом добавил: — Вот видите? Сделано в Китае!

— Слава Богу, а то он такой теплый, — облегченно вздохнула Шарлотта.

Когда собаки взбежали на невысокий ледяной пригорок, Майкл смог досконально рассмотреть китобойную базу, которая, как оказалось, выглядела еще более уныло, чем станция Адели. К молу, куда некогда приставали корабли с уловом (иногда удавалось поймать до двадцати китов, и тогда туши нередко накачивали воздухом для плавучести и доставляли в прямом смысле по воде) вели широкие аппарели, за которыми виднелась густая сеть полуразрушенных железнодорожных рельсов. Отсюда черные и рыжие от ржавчины локомотивы отвозили мертвых или умирающих китов на участок свежевания. По сути, это была просторная площадка, где вооруженные острыми тесаками китобои, стоя по колено в крови, кусок за куском срезали животным жировой слой и отрубали языки. Огромные, пронизанные множеством мышц языки особенно богаты китовым жиром и содержат в себе сотни галлонов этого ценного вещества.