Ловец снов - Стивен Кинг Страница 8

— …даже кофе из их чашек расплещется, а вы обмочитесь,совсем как она когда-то…

— ПРЕКРАТИТЕ! — визжит Барри. — ПРЕКРАТИТЕ, ВЫ, ЧУДОВИЩЕ!

Но Генри уже завелся. Он не может остановиться. Он видитлинию, а когда ее видишь, нельзя притвориться, будто она не существует.

— …если вовремя не очнетесь от того ядовитого сна, в которомпребываете…

Только Барри ничего не хочет слушать, абсолютно ничего. Онвыбегает из комнаты, тряся необъятными ягодицами, и исчезает за дверью.

А Генри сидит, не двигаясь, прислушиваясь к топоту целогостада бизонов в облике всего одного человека. Барри Ньюмена. Вторая комнатапуста: у него нет секретаря, и с бегством Барри трудовая неделя окончена. Чтож, все к лучшему. Ну и влип же он!

Генри подходит к дивану и ложится.

— Доктор, — говорит он, — я опарафинился по полнойпрограмме.

— Как это случилось, Генри?

— Сказал пациенту правду.

— Но разве истина не делает нас свободными, Генри?

— Нет, — отвечает он себе, глядя в потолок. — Ни в малейшейстепени.

— Закрой глаза, Генри.

— Хорошо, доктор.

Он закрывает глаза. Комнату вытесняет мрак, и это хорошо.Тьма стала его подружкой. Завтра он встретится с остальными друзьями (покрайней мере с тремя), и свет вновь покажется добрым. Но сейчас… сейчас…

— Доктор?

— Да, Генри?

— Это типичный случай, именуемый «день другой, дерьмо все тоже». Вам это известно?

— Что это значит, Генри? Что это значит для тебя?

— Все, — шепчет он, не открывая глаз, и тут же добавляет: —Ничего.

Но это вранье. И далеко не первое, сказанное им здесь.

Назавтра все четверо едут в «Дыру в стене», а впередипотрясные восемь дней. Великим охотничьим экспедициям грядет конец, хотя никто,разумеется, об этом не подозревает. До наступления настоящей тьмы еще нескольколет, но она близится.

Тьма близится.

Нам не дано знать, каким дням и событиям суждено изменитьнашу жизнь. Может, это к лучшему. В день, который необратимо изменит егособственную, Джоунси сидит в своем кабинете на третьем этаже «Джон Джейколледж», глядя в окно на крохотный ломтик Бостона и думая о том, как не правбыл Т. С. Эллиот, назвав апрель самым беспощадным месяцем, и всего лишь потому,что предположительно в апреле бродяга-плотник из Назарета угодил на крест заподстрекательство к мятежу. Всякий житель Бостона знает, что самый жестокиймесяц — март, коварно дарящий несколько мгновений ложной надежды, чтобы потомподло швырнуть в лицо пригоршню дерьма. Сегодня один из таких, не внушающихдоверия дней, когда кажется, что весна и впрямь посетила их суровый город, иДжоунси даже подумывает пройтись немного, когда разберется с однойнеприятностью… вернее, пакостью. Конечно, в эту секунду он не представляет, чемобернется сегодняшняя погода, и понятия не имеет, что к вечеру окажется вбольничной палате, искалеченный, окровавленный и отчаянно сражающийся засобственную проклятую жизнь.

День другой, дерьмо все то же, думает он, но на поверкудерьмо тоже оказывается другим.

Но тут звонит телефон, и он хватает трубку, исполненныйробкого радостного предчувствия: это наверняка мальчишка Дефаньяк, попроситотменить одиннадцатичасовую встречу.

Должно быть, чует кошка, чье мясо съела, думает Джоунси. Чтож, вполне возможно. Обычно это студенты добиваются встречи с преподавателем.Когда же парню сообщается, что преподаватель хочет видеть его… не нужно бытьясновидящим, чтобы понять, куда ветер дует.

— Алло, Джоунс у телефона, — бросает он в трубку.

— Привет, Джоунси, как жизнь?

Он узнал бы этот голос где угодно.

— Генри! Эй, Генри! Прекрасна, жизнь прекрасна!

По правде говоря, это не совсем так, вернее, далеко не так,особенно при мысли о скором появлении Дефаньяка, но все относительно, не такли? По сравнению с тем, где он окажется через двенадцать часов, пришпиленный кпопискивающим, гудящим, позвякивающим аппаратам: одна операция позади и три ещеждут… Джоунси сильно приукрашивает действительность, или, попросту говоря,бздит сквозь шелк. Высокопарно выражаясь, делает хорошую мину при плохой игре.

— Рад это слышать.

Должно быть, он расслышал невеселые нотки в голосе Генри, носкорее всего просто чувствует подобные вещи.

— Генри? Что стряслось?

Молчание. Джоунси хочет было снова спросить, но Генри все жеотвечает:

— Мой пациент умер вчера. Я увидел заметку в газете. БарриНьюмен его звали.

И после небольшой паузы добавляет:

— Он был диванным пациентом.

Джоунси не совсем ясно, что это такое, но старому другуплохо. Он это знает.

— Самоубийство?

— Сердечный приступ. В двадцать девять лет. Вырылсобственную могилу ложкой и вилкой.

— Жаль.

— Последние три года он не был моим пациентом. Я отпугнулего. Случилась… одна из этих штук. Понимаешь, о чем я?

Джоунси кивает, забыв, что Генри его не видит.

— Линия?

Генри вздыхает, но Джоунси не слышит в его вздохе особогосожаления.

— Да. И я вроде как выплеснул все на него. Он смылся так,словно задницу припекло.

— Это еще не делает тебя виновником его инфаркта.

— Может, ты и прав. Но почему-то мне так не кажется.

Снова пауза. И потом, уже веселее:

— Разве это не строчка из песни Джима Кроче? А ты? Ты впорядке, Джоунси?

— Я? Угу. А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, — говорит Генри. — Только… Я думаю о тебе с тойсамой минуты, как развернул газету и увидел фото Барри на странице некрологов.Пожалуйста, будь осторожнее.

Джоунси вдруг ощущает легкий холодок, пронизавший до самыхкостей (многим из которых грозят скорые множественные переломы).

— Да о чем это ты?

— Не знаю, — повторяет Генри. — Может, просто так. Но…