Резервисты - Егор Лосев Страница 11

— Мужики! Не бойтесь, мы вас сменим через два часа, все будет нормально, — обнадежил Аюб.

Это мало кого утешило, но оба медленно собрали амуницию и побрели к оружейке.

На похороны нас не выпустили. Не было возможности вернутся в Израиль. Послали других солдат бригады и ротных секретарш, телефонисток. Главное, чтобы было много коричневых беретов, чтобы родители видели. Хотя несчастные родители вряд ли обращали внимание на подобные вещи.

В столовой, по телевизору, сквозь сетку помех, политики обсуждали вывод войск из Ливана. У нас же все оставалось по-прежнему, но кое-какие перемены чувствовались. Почти прекратились выходы на проверки дорог и в засады. Стали чаще отменять выезд конвоев, приходилось питаться сухим пайком. Разведка предупреждала, что у хесболлы появились ракеты «земля — воздух», поэтому вертолеты залетали очень редко. До недавнего времени потерь не было, но теперь боевики научились бить «ПТУРами» точно по сторожевым постам. Пятеро солдат уже погибли в других опорных пунктах, Йоси был шестым. Видимо, у террористов появился снайпер, которого они возили по разным районам. Погибшие и раненые солдаты отмечали маршрут снайпера. Все гадали, где он появится в следующий раз. Потом разведка подтвердила, это был снайпер, говорили даже, что он русский. Всаживал ракету прямо в смотровую щель бетонного укрытия, причем на предельной дистанции, часто кабель управления отрывался еще до подлета к цели и ракета продолжала полет неуправляемой, но все равно попадала в цель.

Наконец кто-то там, в штабе округа или в Генштабе, отдал приказ. К нам потянулись грузовики с цементом и жители окрестных деревень, преимущественно христиане, желающие подработать. Укрепления накрыли дополнительным слоем бетона. Саперы установили вокруг постов железные решетки, для защиты от ракет.

Почти каждый день приезжали цадальники, помогали нам в хозяйственных работах. Весь их вид говорил о неуверенности. Парикмахер, араб-христианин по имени (или кличке) Зузу, вечно ухмыляющийся парень, с прилипшей к губе сигаретой, прямо спросил, когда мы собираемся сматывать удочки?

Мишане, который в этот момент корчился на снарядном ящике, пока Зузу изображал на его голове модельную стрижку «кацуц» (коротко — ивр.), ответить было нечего. Я промычал ему что-то обнадеживающее, чувствуя себя полным дерьмом.

Зузу невозмутимо прикурил новую сигарету, выдрал своей тупой машинкой последний Мишанин клок волос и, ухмыльнувшись, ушел к своим.

Мы печально проводили его взглядами. Цадальники разбирали оружие и рассаживались по своим машинам. На территорию базы их пускали только безоружными.

Мишаня вздохнул, похлопал себя по выстриженной голове. Потом помахал им рукой. Парикмахер ухмыльнулся и махнул в ответ.

Вообще-то стрижек в запасе у Зузу имелось целых две. Первая называлась «кацуц» и означала обдирание головы под ноль. Соответственно вторая называлась «ле кацуц» и оставляла на голове сантиметр волос. Просто у Зузу была только одна насадка на машинку, с помощью которой он выполнял «ле кацуц» (не коротко — ивр.). Для «кацуц» насадки не требовалось.

В один из дней нам объявили, что мы выходим в засаду. Видимо, появилась точная информация.

Засада требовала тщательной подготовки. Нужно проверить все: оружие, магазины, батарейки в ПНВ, красный фильтр на фонарь, нож, сухпай, подогнать амуницию и многое другое. Главное было ничего не забыть, любая забытая мелочь в таком рейде могла дорого стоить.

Каждому довесили какой-либо груз, мне досталось тащить двадцатилитровую канистру.

Мы шли, вытянувшись в ряд, плавно «просачиваясь» сквозь окружающий пейзаж, держа дистанцию; прибор ночного виденья показывал все вокруг в призрачно-зеленом цвете. Впереди луна освещала цепочку голов, у каждого на каске был надет большой чехол из маскировочной сетки, что делало некоторых солдат похожими на гномов в колпаках, не хватало только Белоснежки. Было прохладно, но страх, старый знакомый, моментально согрел меня. Страх шел впереди, словно хороший экскурсовод: «Видишь во-о-он тот овражек? Это идеальная позиция для пулеметчика. А здесь наверняка стоит мина направленного действия, отсюда она накроет весь авангард… не забывай смотреть под ноги, зацепишь растяжку…» Мысли в голове скакали как бешеные, пот струился из-под каски, обтекая наглазник ПН В, а вокруг стояла тихая средиземноморская ночь, пели цикады, звезды перемигивались, словно посмеиваясь над нами.

Под утро мы окопались на каком-то стратегически важном перекрестке. Завесившись маскировочной сеткой, зарылись в землю. Потекли минуты ожидания. Офицеры периодически чего-то высматривали на карте и шепотом спорили; время тянулось мучительно медленно.

Все, так сказать, потребности мы справляли в бутылки и полиэтиленовые мешки, которые потом уносили с собой, чтобы не выдать место засады. Главное было не перепутать бутылки, поэтому мы их размалевывали как и чем могли. После двух-трех суток такого времяпрепровождения наступало состояние обалдения, и бутылки всегда кто-то путал; потом, хлебнув мочи, дико матерился шепотом, под смех — опять же шепотом — остальных.

Днем мимо нас проехали несколько машин, один джип был явно с боевиками, в камуфляже и с оружием, но команды атаковать не было… На закате на нашем левом фланге раздался какой-то шум, потом в яму, где мы прятались, свалился Галь, а за ним через все наши позиции пронесся дикий кабан, сердито хрюкая. Оказывается, он выскочил совершенно неожиданно, прямо у Галя перед носом. Пару секунд они смотрели друг на друга. Рефлекс, натасканный на бородатых, вооруженных джигитов, дал осечку. Такого животного Галь, выросший в Тель-Авиве, где нет даже нормального зоопарка, никогда прежде не видел. Кабан, наверное, тоже. Свин честно попытался высмотреть в нем знакомые черты брата по разуму, ведь такая же щетинистая морда, перемазанная землей. Но поняв, что обознался, кабан ломанулся вперед, спихнув вниз и без того растерянного взводного. Галь огреб за демаскировку, кабану удалось уйти безнаказанно. «Какое жаркое побежало! Свинина!» — причмокнув, прошептал ему на прощание Леха, тоскливо выковыривая из банки подаренным нами ножом остатки люфа (исключительно невкусной армейской тушенки). И снова потянулись томительные часы ожидания.

Ночь была беспокойная. Далеко восточнее нас вспыхнула стрельба, потом над нами протарахтели «вертушки». Еще через полчаса Галь, пошептавшись по рации, поднялся и жестом показал передать по цепочке, что мы начинаем движение. Одно отделение с командиром роты осталось на месте. Мы же куда-то медленно потащились. Я оказался в авангарде, передо мной были только Галь и Аюб. Какое-то время мы крались в темноте, луна пряталась за облаками, но иногда выглядывала и заливала окрестности довольно ярким светом. Мы пережидали и двигались дальше. Два раза Галь останавливался и, сверяясь с картой, менял направление. Мы прошли через какой-то овраг, вдруг Аюб остановился и показал влево — через ПНВ я увидел два низких размытых силуэта между деревьями. Галь вскинул кулак вверх, мы опустились на одно колено, обе подозрительные фигуры тоже присели. Затем он знаками приказал нам двоим открыть огонь. Захлопали выстрелы, оба силуэта повалились на землю. Время как будто остановилось. Мы медленно приблизились к ним. Тела лежали неподвижно. Луна вышла из-за облаков, заливая все мертвенно-бледным светом. Я поднял ПНВ, чтобы лучше видеть. По мере приближения картинки четко отпечатывались в мозгу. Первая — около тел лежали «М-16», а не «калаши», вторая — на касках такие же чехлы, как у нас, и третья — надпись «Динамо Киев» на бронике одного из них. Последняя мысль объединила все картинки в одну общую: кретин лейтенант не предупредил о том, что мы разворачиваемся, и мы открыли огонь по своему же хвосту. Я услышал рядом крик Аюба: «Ховееееш!» — и провалился в темноту…