Резервисты - Егор Лосев Страница 12

…Темнота… кромешная тьма. Кто-то невидимый, оставаясь в тени, включил лампу, высветив круг на столе. Под свет лампы на стол падали фотографии, одна за другой: ночной лес в приборе ночного видения… два размытых силуэта… вспышки выстрелов… тела, «М-16» рядом с ними… надпись «Динамо Киев» на бронике. ЛЕХА!

Я моментально проснулся и вспомнил все. Меня аж подбросило на кровати: долбанув башкой об раму. Закинув руку на койку надо мной, я нащупал под пальцами грубую ткань спальника… пустого спальника. Леха…

Меня трясло мелкой дрожью, все тело покрылось липким потом. В темноте казармы красным светом вспыхнул фонарь. Призрачный луч метнулся по рядам коек и осветил заспанную Мишанину физиономию.

— Пойдем, покурим, — предложил он.

Мы сидели в укрытии для эвакуации раненых под толстой бетонной крышей, с непривычки я закашливался после каждой затяжки (бросил курить с год назад), но сигаретный дым привел меня в чувство.

Мишка рассказал, что засада, естественно, накрылась. Нас эвакуировали. В вертолете я два раза кидался на Галя, но пацаны каждый раз оттаскивали меня. Потом доктор вколол мне какую-то дрянь, и я отрубился. Галя сразу же отозвали, он улетел с теми же вертолетами, которые нас вывезли. Мишаня снова оказался командиром взвода. С пацанами дела плохи. Леху тяжело ранило, но керамический бронежилет спас ему жизнь, Хаим, тот, кого мы подстрелили вместе с Лехой, умер в вертолете, не долетев до госпиталя.

Меня опять затрясло, затягиваясь, я видел, как скачет перед глазами огонек сигареты. Так мы просидели до утра.

— Пойми, дурень! — «грузил» меня Мишаня. — Идет война! А на войне всякое может случиться. Не твоя вина, что этот мудак Галь заблудился!

Меня это не утешило. Утром я приплелся к врачу. Аюб как раз выходил от него, когда я подошел. Он хлопнул меня по плечу.

Ему все по фигу, у него предки еще с крестоносцами воевали, он, блин, воин в сотом поколении, психика устойчивей на такие дела. Все это мне объяснил врач. Я старался показать ему, что со мной все в порядке. Он не верил, конечно, и пришлось долго уговаривать его, отказываясь от горы разноцветных таблеток. Врач, резервист в чине капитана, с сомнением качал головой. «Зайди к командиру роты», — сказал он на прощание.

Капитан долго выспрашивал, что да как, смогу ли выполнять свои обязанности. Я сказал, что все в полном порядке. Он отпустил меня, освободив на сутки от караулов и нарядов. Вернувшись в казарму, я посмотрел на Лехину кровать: на глаза навернулись слезы.

Я лег, отвернувшись к стенке, чтоб не приставали; сон не шел, в голове была полная пустота.

Через какое-то время я провалился в сон, и все повторилось по новой: круг света на столе, фотографии, «Динамо Киев». Я подскочил весь взмокший, в голове одна мысль: я убил Хаима! Не знаю, сколько я просидел в прострации, потом ввалилась смена караула, Мишаня и Зорик потащили меня в столовку, через несколько минут к нам присоединился забинтованный Габассо.

Ребята набросились на еду, мне же кусок в горло не лез. От стола, где сидели офицеры, я чувствовал косые взгляды. Приходилось есть и делать вид, что все хорошо, — я не хотел, чтобы меня отправили в тыл к психиатру.

— Я достал лекарство, — произнес Мишаня.

Мы с удивлением посмотрели на него.

— На улице, — сказал он и встал.

Все заинтригованно поднялись за ним. Мимо проходили два связиста.

— Видал, — тихонько сказал один другому, не замечая меня, — вчера дружка своего завалил, а сегодня обед наворачивает как ни в чем не бывало!

В моей голове полыхнул взрыв ярости, тело, как освобожденная пружина, рванулось к связисту. Споткнувшись о чью-то ногу, я рухнул на Мишаню.

— Осторожно, — пробормотал Зорик, убирая ногу, — не споткнись!

Мишаня встряхнул меня, как игрушку, и поставил на землю. Перед глазами малость прояснилось. Мы вышли из бункера, пацаны запихнули меня в бронетранспортер и залезли следом. Мишаня достал бутылочку из-под минеральной воды.

«А доктор-то свой мужик оказался, в семидесятые годы из Минска приехал. Тебе привет передал, медицинский, девяностовосьмиградусный!» — Мишаня достал стаканчики и разлил спирт. Зорик разбавил спирт водой из фляжки, Габассо просто в шоке хлопал глазами.

— Ну вы, русские, и психи, — проворчал он, понюхав бутылку. — Вы же не будете пить ЭТО!

И в ответ получил полный стаканчик. Мы молча выпили, не чокаясь, потом еще. Меня немного отпустило, я расслабился, и горячая волна растопила лед внутри.

— Завтра прилетит новый мем-мем (командир взвода — ивр.) и следователь из МеЦаХа (следственный отдел военной полиций), — сказал Габассо. — Я у связистов подслушал.

— Та-а-ак! Доктор сказал, принимать перед сном, так что больные в койку, а с мем-мемом потом разберемся. — Мишаня разлил по стаканам остатки спирта.

Ночью кошмаров не было. Я спал как убитый. В полночь прилетел вертолет, привез провизию, газеты, следователя и нового взводного.

С десяти часов нас всех по очереди дергали к следователю. Я ответил на кучу его вопросов, а когда вышел в коридор, там уже собрался весь взвод. Мем-пей (комроты — ивр.) представил нам невысокого поджарого парня в погонах старшего лейтенанта.

— Знакомьтесь, это Эрез, ваш новый командир.

Эрез здоровался, с каждым из нас перебрасываясь парой фраз. Я заметил, что от его рукопожатия пацаны морщились: у израильтян не принято сильно жать руку. Мне же это нравится, я вечно таскал с собой резиновый мячик, так что меня ему было не удивить. Взводный подошел ко мне, взгляд светло-голубых глаз казался ледяным. От него веяло холодом, как из приоткрытого холодильника… в морге.

— Будем знакомы. — Руку зажал гидравлический пресс, но я держался, в его глазах вспыхнуло удивление.

— Очень приятно, — выдавил я с трудом, и пресс с хрустом дожал мою руку.

— Знаю о том, что у вас произошло, со мной можете быть спокойны. — Тиски на моей руке разжались. — Мы им еще порвем задницу! — сказал Эрез.

Я вгляделся в его глаза, но вместо намека на улыбку мне померещились ряды табличек с номерами на безымянном кладбище террористов в иорданской долине. Лейтенант отвернулся к Мишане.

— Серьезный парень! Только отмороженный какой-то! — прошептал мне Аюб.

— Еще посмотрим, — ответил я.

Эрез действительно оказался серьезным парнем, хотя и довольно странным, но эта война повлияла на всех нас по-разному.

Во-первых, он поселился у нас в казарме, а не в офицерской комнате на две койки. Во-вторых, он выбрал койку Хаима, и в-третьих, Эрез мог часами лежать неподвижно с открытыми глазами, глядя в потолок. Если к нему обращались по делам, не связанным с его обязанностями, он мог просто не заметить. Кроме того, Эрез чувствовал каким-то седьмым чувством фугасы, мины и боевиков вообще.