Русский капкан - Борис Яроцкий Страница 41

– Рагу из телятины? – переспросил Георгий. – Где же они телят находят? В нашей местности откармливают разве что свиней, и то исключительно рыбой. Свинина с запахом рыбы не по вкусу американцу. В госпитале попытались подавать к столу копченый шпиг с запахом рыбы, янки чуть было повара не избили. Телятину они любят.

– Это, Жора, они в наших лесах бьют лосей, выдают их за телятину. Бьют лосей, конечно, не они, а местные охотники. Янки расплачиваются с ними, как с алеутами, – спиртом или же «чайковками». На этой почве не однажды возникали недоразумения. Янки даже за парное мясо пытались всучить подозрительные бумажки, на которые нельзя было ничего купить, охотники требовали спирт, в крайнем случае винтовочные патроны, служившие всеобщим эквивалентом. Патроны обменивались на сушеные грибы, на всевозможные ягоды: морошку, голубику, костенику, а ближе к зиме, на клюкву. За глухаря британские офицеры давали бутылку спирта.

О «чайковках» и «моржовках» Георгий уже был не только наслышан, но и видел эти купюры в канцелярии губернатора. До Обозерской они еще не дошли, да и ценности не имели. «Моржовки» согласился печатать в своей типографии архангельский предприниматель Павлов. На купюре 25-рублевого достоинства художник нарисовал снег, торосы, белого медведя и моржа. «Чайковки» печатались в Англии. Местная печать уже сообщила, что «чайковки» спасут Россию. Это купюры достоинством 100, 500,1000, 5000 и 10 000 рублей. И здесь же сообщалось, что глава Верховного управления Н.В. Чайковский, чьим именем были названы северные деньги (в России были также деньги южные и восточные) на собрании бизнесменов города призвал быть «Миниными, спасать Россию», то есть немедленно подписываться на «Заем доверия» и вносить наличные – золотыми и серебряными монетами.

Первый заем был добровольный, последующий – принудительный. Кто не желал отдавать монеты по-доброму, тот рисковал остаться без имущества и без работы.

Елизару Захаровичу пришлось подписаться, иначе лишился бы места начальника железнодорожной станции – важнейшего средства транспорта.

Тогда, в день расстрела членов губкома, Георгий Насонов не спросил, что заставило Елизара Захаровича быть свидетелем этого преступления. Спросил позже, когда вернулся из Котласа.

– На такие дела добровольцы не находятся, – был ответ.

Но загадка осталась. Косовицын не из тех людей, которые ходят смотреть казни ради простого любопытства, как это велось в старину – как Пушкин свидетельствовал встречу Гринева с Пугачевым в Москве на Красной площади. Елизару Захаровичу было важно увидеть палачей своих и заезжих, чтоб об этом смутном времени оставить память на письме, как оставил Пушкин в «Капитанской дочке» о Пугачевском бунте.

Будучи человеком инженерного склада ума, Косовицын любил отечественную историю. Для себя он уяснил, что в нашем Отечестве смутные времена повторяются, как солнечные и лунные затмения, как появление на небосклоне комет один раз в столетие или в тысячелетие. И какая-то существует связь между космосом и человечеством и что каждому поколению присуще свое смутное время, будут свои палачи и свои жертвы. Многое повторится, но по-разному, с учетом технического прогресса. Пугачева лишали жизни топором, членов Архангельского губкома – американской винтовкой. Для грядущего смутного времени люди себе изобретут современные орудия смерти, не похожие на топор и винтовку, но непременно с учетом технического прогресса.

Елизар Захарович был свидетелем своего смутного времени, а его друг – Георгий Насонов – невольным участником. Но оба они даже не догадывались об этом.

Из Котласа подпоручик Насонов вернулся не один. В прошлом месяце он успел побывать в Архангельске, встретился с двойником генерал-лейтенанта Миллера, передал ему разведданные, в сочинении которых принимал участие командующий только что созданного Северного фронта Дмитрий Петрович Парский.

В этот раз с подпоручиком Насоновым были два работника разведотдела фронта. До недавнего времени они служили на Северо-Восточном участке завесы, преобразованном в Шестую Красную армию.

Втроем офицеры провели рекогносцировку местности, уточнили состав группировки в районе станции Обозерская и в лесах, примыкавших к восточному берегу Об-озера вплоть до реки Онега.

Подобные задания выполняли разведчики на соседних участках Северного фронта. В болотистых дебрях таежного края армейским разведчикам охотно помогали местные жители, рыбаки и охотники. У себя дома они знали каждую тропинку, могли дать характеристику, что собой представляют здешние леса и болота в разное время года, при этом обычно спрашивали:

– Паря, а ждать вас когда? Мы тут в случае чего вам подсобим. Стрелять, чай, умеем… Нам бы патрончиков. Винтовочки найдутся. В тихие времена купцы могли привезти хоть пушку. А за патрончиками, если что – в Котлас подскочим, хоть зимой, хоть летом.

– А линия фронта?

– Разве она в болоте видна?… По нехоженым тропам мы вам целую армию проведем.

– Но по нехоженым не ходят.

– Чужие не ходят, а для своих – скатертью дорога…

Разведчики штаба армии, посланные на рекогносцировку местности в район междуречья Северной Двины и Онеги, знали Западный театр военных действий, воевали в Польше и Прибалтике, но прошли по лесам и болотам таежного края, убедились, что без местного населения продвижение наших войск будет исключительно трудным. Обнадеживало, что люди здесь другие, наделенные природной добротой помощи и взаимопомощи. Глубинная Россия не одно столетие охотно принимала беглых и подневольных, выработала свой характер, закалила нравственно.

А вот эта же Россия позволила иноземцам себя грабить и убивать… Георгий заговорил об этом со старым охотником-медвежатником серобородым Зорием Коковиным из деревни Гаймуга, что на реке Емца. Дед Зорий, кондовый старообрядец, ответил так:

– Мы-то пустили в тайгу разбойничать иноземцев? – И сам себе ответил: – Нет, не мы. Для нас даже свои, но побывавшие в учении коварных иноземцев. – уже не чистые. Сначала нашим русским они пускают в голову дурь, а затем эта самая дурь, как бешеная кровь, растекается по всему телу, и уже никакой лекарь не остановит.

Хитрым прищуренным глазом дед Зорий обводил братьев партизан, не надеясь на толковый ответ, спрашивал:

– Кто иноземцев пустил в Питербурх? Молчите? И так будет до тех пор, пока в наш народ не вернется православная вера. А жить без веры, что мужику без жоны – не будет ни приплоду, ни богатства.

– И что вы предлагаете?

– Сначала избавиться от иноземцев, которые с ружьями.

– А потом?

– Потом, которые наворовали. Наша вера воров не терпит.

– Но воруют и православные, – возражали ему.

– И большевики! – выкрикивали из толпы.

– Кто ворует, тот не православный и не большевик.

– Так что делать?

– Уворовал – убей.

– Ну, дед Зорий! Хочешь Россию без народа оставить?