Резервисты - Егор Лосев Страница 52

Не помню, сколько времени я лежал там, плача и размазывая по лицу бетонную крошку. Давно исчезла красная точка на стене, смолкли выстрелы. Наконец, на негнущихся ногах, я спустился вниз. В казарме стоял запах пороха, все было почти таким же, как полтора часа назад, кроме одного — живых там больше не осталось.

Я не помню, как достал резервную рацию и доложил, как обошел всех, проверяя пульс, в памяти остался только вылетевший из тумана «Хаммер» командира батальона, за ним переливались в ночи мигалки машин «Скорой помощи».

Моя жизнь остановилась на этой ночи. Я должен был погибнуть вместе со всеми.

Комбат облазил всю территорию и не захотел со мной разговаривать. Следователь военной полиции разглядывал меня брезгливо, как дерьмо, хотя сам он наверняка рисковал жизнью только за рулем, превышая скорость. Прямо меня никто ни в чем не обвинял. Им все было понятно и так. Жена Ашера набросилась на меня во время похорон и исцарапала все лицо, комбат и остальные офицеры смотрели таким взглядом, что больше ни на чьи похороны я не пошел. Жена Хаима постоянно звонила мне и спрашивала, как ей теперь жить, с пятью детьми на руках, почему я остался жив, а не он? Однажды я не выдержал и расколотил мобильник об асфальт прямо посреди улицы.

Было проведено расследование, о результатах мне, естественно, никто не сообщил. Армия вообще забыла о моем существовании. Я начал пить. Спать я не мог уже давно, лица ребят мерещились мне на улице, в толпе прохожих, в стеклах машин. Меня уволили с работы. Затем убежала жена, забрав дочку. Я пил все больше, потом ушел из дому, жизнь напоминала разваливающийся автомобиль, несущийся под откос. Не знаю, как я оказался в этом полуразрушенном доме, все, что у меня осталось, — это полбутылки дрянной водки да купленный после дембеля шестнадцатизарядный «иерихо-941», зажатый в потной руке…

23.2.2004

Инспектор израильской полиции Моше Мизрахи встал «не с той ноги», он всегда просыпался не в духе после ночной смены. На этот раз его разбудил запах горелого кускуса. Жена умудрилась спалить его любимое блюдо!

Мизрахи орал на жену так, что соседи начали выглядывать из окна. Еще бы, эта дура совсем готовить разучилась!

Сегодня он опять работал в ночную смену. В пятьдесят два года эти смены выводили его из равновесия, но что поделаешь. Мизрахи поцеловал мезузу [21]на двери, поправил кипу, пришпиленную специальным зажимом к редким волосам, и вышел из дому. Уже стемнело. Во дворе, за самодельным столом, пили «русский» сосед с друзьями. Самого Моше родители привезли из Ирака в младенческом возрасте, может, поэтому он не понимал «русских». Вообще-то сосед был нормальный мужик, работал водителем грузовика, но иногда на него «находило», и тогда он надевал свою смешную майку в бело-голубую полоску и напивался. Мизрахи с ним не связывался: во-первых, живет на той же площадке, а во-вторых, однажды он видел, как сосед, поспорив с Шаломом с первого этажа на пятьдесят шекелей, разбил об свою голову бутылку без каких-либо последствий. Иногда к нему приходили друзья, всегда в таких же полосатых майках, один был без руки. Они сидели во дворе полночи, пели какие-то грустные песни под гитару и пили. Пили они воду, зачем-то перелитую в бутылки из-под водки. В этом он был уверен, потому что ни один человек не смог бы выпить столько водки. Мизрахи поежился, вспомнив, как на свадьбе у брата выпил аж шесть рюмок арака и как ему потом было плохо. Из всех их песен Мизрахи улавливал только одно слово «Афган». Он давно хотел спросить, что это значит, у патрульного Алекса, но все забывал. Наверное, они бывшие участники какой-то рок-группы. А полосатые майки — это их отличительный знак.

Приехав на работу, Мизрахи сразу попал в родную среду, шум, суета, крики и скандалы задержанных, все это было частью его работы. В кабинете напарник допрашивал неопределенного возраста наркомана. То, что задержанный кололся и нюхал, бросалось в глаза сразу, характерная худоба, постоянное хлюпанье носом.

— Присоединяйся, — махнул рукой напарник, — как раз по твоему делу, тот труп, в заброшенном доме, помнишь?

Парень монотонно бормотал, напарник записывал:

«…я в тот вечер как раз дозу вколол. Только кайф пошел, Хаджби-продавец ввалился, я ему уже кучу денег должен был. Он на меня наорал, потом избил, взять-то с меня больше нечего, потом нож достал, ухо мне порезал. Ну, я испугался, больно же, и сказал ему, что деньги «русский» забрал, который на втором этаже ночевал, я как раз видел, когда он к себе поднимался. Хаджби совсем озверел, потащил меня на второй этаж, дверь ногой выбил, и как был с окровавленным ножом в руках, так и зашел. А там этот «русский» сидит: глаза горят, в одной руке бутылка водки, в другой ствол. Хаджби чего-то зарычал, а «русский» ему в башку бабахнул, и все. Я убежал сразу, тупой я, что ли…

…а про татуировку… Хаджби мне как-то, по обкурке, рассказал… сам он поваром служил в Тель-Авиве, но наколку «Голани» сделал, чтоб девчонкам на пляже заливать…»

Деревяха лежал на захламленном полу комнаты и задумчиво фильтровал запахи, раскладывая их на составляющие. От стен несло затхлостью, прелыми газетами, мышами. Люди на полу пахли потом, несвежей одеждой, армейскими ботинками, а еще порохом и ружейным маслом. Спящий рядом собаковод Симха, к поясу которого цеплялся поводок Деревяхи, благоухал собачьей едой «Догли». Но самый вкусный аромат струился из заднего кармана разгрузки, там лежали купленные Симхой собачьи «конфеты». «Ммм… — При воспоминании о них Деревяха облизнулся. — Хорошо бы выпросить одну, но Хозяин сейчас спит, придется подождать». Пес уткнулся мокрым носом в разгрузку, пытаясь вдохнуть как можно больше аппетитного запаха. Храпевший слева на полу санитар Алекс вонял лекарствами, как ветеринарная клиника, и портил все удовольствие.

Заброшенная недостроенная школа, где группа спецназа пряталась третий день, криво возвышалась на отшибе, в двух километрах от деревни. Они поджидали местного полевого командира, который, по данным разведки, встречался здесь со своим агентом, офицером Армии Южного Ливана.

…Время с каждым часом тянулось все медленнее, подползая к полудню. Командир группы, худощавый, заросший рыжей щетиной лейтенант только что закончил сеанс связи и теперь, глухо матерясь, водил лезвием ножа по расстеленной на коленях карте. Деревяха не любил ножи, блеск лезвия напрягал его, словно сжимал какую-то внутреннюю пружину. Лейтенант почувствовал неодобрительный собачий взгляд, направленный на клинок, и поднял глаза. На его лице отразилось недоумение, быстро сменившееся пониманием. Он усмехнулся и сунул «Сог» в ножны. Деревяха с облегчением отвернулся.

В углу снайпер с пулеметчиком собирались «приговорить» банку армейской тушенки «Люф». Гарниром служили апельсины, набранные в примыкающей к зданию роще. Снайпер Марко складной открывашкой взрезал банку с двух концов, выдавив тушенку на подстеленный полиэтиленовый пакет. Особый запах армейской говядины заполнил комнату.