Обратная сторона войны - Олег Казаринов Страница 61

Егор Метакса бежал вместе с лейтенантом Головачевым со «Св. Павла». Где можно, они спасали пленных от зверства союзников. Они раздали все деньги, выкупая французов у турок».

Примечательно, что даже в художественной литературе XX века при описании величайшей победы, одержанной русско-турецким флотом, турецких союзников называют сволочами, словно продолжают традиции многовековой неприязни между двумя народами.

А ведь турки, прочитав такое, могут и обидеться. На штурм шли вместе (одни со штыками наперевес, другие с кинжалами в зубах), дрались плечом к плечу, гибли рядом, славу делили пополам, и вдруг у русских — великодушные матросы и непобедимый Ушаков, а турки — сволочи, которые зверствовали над пленными и вообще как бы путались под ногами.

По крайней мере, именно такое впечатление производит очередная маска войны.

Так воспитывается отношение к союзникам.

Впрочем, в период побед «младших» союзников хлопают по плечу, охотно делятся с ними табаком и водкой, уступают место у бивачного костра, приветствуют их салютами и воинскими кличами. Но когда наступает пора военных невзгод, то картина резко меняется.

Прежде всего солдаты чувствуют ту-атмосферу разлада, которая возникает между союзным командованием и проявляется в обшей неразберихе. Каждый понимает, что отсутствие согласия и сплоченности может привести к поражению. А это уже касается их, солдатских жизней, которыми придется за это расплачиваться. И здесь своя рубашка становится ближе к телу. Общая нервозность перерастает в недоверие, а недоверие выплескивается во взаимообвинения.

Так происходило под Аустерлицем, в печально знаменитой битве «трех императоров», где русская армия действовала совместно с австрийской.

«Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это осознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.

— Что стали-то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?

— Нет, не слыхать. А то палить бы стал.

— То-то торопились выступать, а выступили — стали без толку посереди поля, — все немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!

— То-то я бы их и пустил наперед. А то небось позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.

— Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, — говорил офицер.

— Эх, немцы проклятые, своей земли не знают! — говорил другой.

— Вы какой дивизии? — кричал, подъезжая адъютант.

— Осьмнадцатой.

— Так зачем же вы здесь? Вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете. Вот распоряжения дурацкие; сами не знают, что делают, — говорил офицер и отъезжал.

Потом проезжал генерал и сердито не по-русски кричал что-то.

— Тафа-лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, — говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. — Расстрелял бы я их, подлецов! (…)

И чувство энергии, с которой выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и в злобу на бестолковые распоряжения и на немцев».

Что же говорить о том, как вели себя союзные солдаты при неудаче в бою. Раздражение перерастало в ненависть, ненависть в ярость, ярость приводила к открытым вооруженным столкновениям перед лицом врага.

«— Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? — спрашивал Ростов, равняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.

— А черт их знает! Всех побили! Пропадай все! — отвечали ему по-русски, по-немецки, по-чешски толпы бегущих и не понимавших точно так же, как и он, что тут делалось.

— Бей немцев! — кричал один.

— А черт их дери! — Изменников.

— Zum Henker diese Russen! («К черту этих русских!.» — O.K.)

Несколько раненых шли но дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла, и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты».

Но если в бою инстинкт самосохранения ещё мог вынудить поспешить на помощь союзнику, то после поражения ни о каком единстве не могло быть и речи.

Так происходило при отступлении из России в 1812 г. разноязычных войск, составлявших одну огромную Великую армию. Обрушившиеся на нее бедствия и лишения, вызванные проигрышем кампании, в мгновение ока разбили внешне сплоченное полчище на мелкие осколки.

Дневник вестфальского штаб-офицера Фридриха-Вильгельма фон Лоссберга, участника похода, полон упоминаний о столкновениях вестфальских солдат с французскими во время бегства из Москвы.

Тогда соплеменникам приходилось сбиваться в стаи, в которых офицерский чин мало чего стоил, и ежедневно драться не только с русскими, но и со своими союзниками, чтобы выжить. Драться за пищу и ночлег. Каждую минуту приходилось быть начеку и быть готовым пустить в ход кулаки. А в такой ситуации кулаки какого-нибудь португальского бывшего рыбака или итальянского винодела могли оказаться крепче, чем боевая выучка французского гвардейского гренадера.

И не всегда дело ограничивалось потасовками — иногда приходилось браться и за оружие.

«29 октября.

…Беспорядок в обозе ужасный: полковая повозка с продовольствием пропала потому, что гвардейцы опрокинули ее и стали грабить, несмотря на сопротивление наших солдат, которые в происшедшей при этом драке должны были уступить численному превосходству…

28 ноября.

…Пробираемый до кожи сильным морозом и покрытый холодным потом, я почувствовал сильное изнурение; поэтому я очень обрадовался, найдя шагах в ста от моста французские бивуачные огни, к одному из коих (ведя лошадь в поводу) я подошел. Около него было только два офицера, однако они не дали мне даже договорить до конца моей просьбы приютить меня на несколько минут у костра, отказав мне в этом весьма нетоварищеским тоном, хотя я дал им понять, что они имеют дело с штаб-офицером. Рассерженный этим, я ответил им, что надеюсь поквитаться с ними за это в будущем, т. к. в настоящее время мы еще довольно далеки or Немана…

30 ноября.

…я опять очутился во главе небольшого отряда из 13 офицеров и солдат.

Такая сила отряда была необходима для того, чтобы обороняться на нашем новом ночлеге, расположенном в отдельно стоящем сарае, от непрошенных гостей, для размещения которых у нас не хватило бы места…

4 декабря.

… Когда мы только что собрались расположиться у огня, нас поднял страшный шум и конский топот, что заставило нас думать, что в наш дом врываются казаки. Хотя это и оказалось заблуждением, но зато несколько минут спустя передо мной появился французский генерал в сопровождении нескольких офицеров, который кричал на меня, требуя, чтобы я немедленно очистил занятый нами дом; несколько офицеров уже стали развязывать лошадей и били сопротивлявшихся им нижних чинов. Такое поведение генерала вывело меня из терпения, (…) я решил отстоять свои права силой. Мое возражение, а может быть, и озлобленный вид 20-ти довольно хорошо вооруженных офицеров и солдат, из которых многим и без того жизнь была в тягость, заставили генерала прибегнуть к переговорам…