Сталинградский калибр - Сергей Зверев Страница 9

– Снимите со стола скатерть и соберите в нее все бумаги, которые здесь валяются. Осторожно, не помните и не порвите. В них могут оказаться ценные сведения. Свяжите все в узел и берегите. Несете за него личную ответственность.

В комнату привели Ванюшкина и усадили у окна. Соколов чертыхнулся. Он напрочь забыл про корреспондента, а ведь тот был, видимо, ранен.

– Олег, что с тобой? Ты ранен, нужна помощь? Почему тебе не позвали санинструктора?

– Тихо, тихо, – остановил танкиста Ванюшкин, подняв руку. – Мутит меня просто немного. Скоро пройдет.

– Контузия? – насторожился Алексей.

– Нет, просто нагляделся во время танковой атаки, да здесь еще, в поселке. Ты сейчас скажешь, чего я такого не видел в Сталинграде за эти месяцы? Правильно. – Корреспондент покачал головой. – Много чего видел. К таким вещам привык, о которых до войны и слушать бы не смог спокойно. А тут… Танки твои, понимаешь. Знаю все, подозревал, что так и есть, но вот когда увидел впервые своими глазами… не смог справиться. Вывернуло наизнанку.

– Ты о чем, Олег Николаевич? – нахмурился Соколов, начиная догадываться. – Ты видел, как мы их танками давили? Да?

– А ты видел свои танки после боя? – мужественно спросил Ванюшкин с бледным лицом. – Они темные от крови. Башни еще белые, а вот корпус, крылья, днища… Я видел внутренности, зацепившиеся за танковые катки и волочившиеся по снегу.

– Это танки, Олег, – угрюмо напомнил Соколов. – Это не прогулочные велосипеды, а боевые машины, предназначенные для уничтожения боевой техники и живой силы противника, для уничтожения огневых точек. Война идет, Олег, забудь гражданскую жизнь. Мы здесь, чтобы убивать врага, уничтожать его живую силу любым способом, всем нашим оружием, что нам вручила страна, наши матери. Огнем и гусеницами…

– Да что ты меня агитируешь! – вдруг взорвался корреспондент. – Я не хуже твоего умею агитировать. И аргументы умею находить, чтобы до сердец достучаться. Это моя работа! Ты думаешь, я врага пожалел, о гуманизме разговор завел? Мне стыдно, командир, что плохо стало от этого! Ненависти во мне меньше, чем надо. Вон, твои танкисты и глазом не моргнули: догнали в степи и всех под гусеницы пустили. Не останавливаясь! Так и надо, только так и надо. А я… Мне просто стыдно, что мутит меня от крови. Солдата не должно мутить. Ты, это… не говори никому, ладно! У меня на петлицах все же командирские «кубари», а я, как дама на рынке… ах, у вас пахнет…

– Тьфу! – Алексей с ожесточением сплюнул. – Я думал серьезное что-то, а ты… Ладно, скажу, чтобы чая горячего тебе сделали. Разогреет внутренности, размякнет пищевод, и не будет так тошнить…

– Да чтоб тебя… про внутренности, – выдавил из себя Ванюшкин и, зажимая рот шапкой, бросился в сени.

Посмеиваясь, в хату ввалились несколько бойцов Гужова со столярными инструментами.

– Разрешите, товарищ лейтенант? – бойко приложил ладонь к шапке один из бойцов. – Ротный послал к вам кое-что из мебели починить и лежанку сколотить для сна.

– Да, спасибо, ребята, – кивнул Соколов. – Оставьте инструмент и покурите пока минут пятнадцать. Мы пленного допросим.

– Есть покурить, – загалдели веселые автоматчики, складывая у входа инструмент. – Это мы всегда пожалуйста! На войне без перекура никак!

Соколов подошел к окну и посмотрел на улицу. Краснощеков вышагивал рядом с пленным немецким офицером, то и дело подталкивая его в спину кулаком. Немец выглядел довольно жалко: один погон свисал с плеча вместе с клоком выдранной ткани, шинель на спине была разорвана по шву почти от воротника до хлястика. Вдобавок он был весь в прилипшей к влажной шинели соломе. Алексей подумал, что немца, наверное, вытащили из скирды или с чьего-то сеновала, где он прятался.

Автоматчики замерли у дверей, а замполит подвел пленного к столу, за которым сидел Алексей.

– Вот его документы, – протянул он Соколову офицерскую книжку с орлом на обложке. – Струсил, завоеватель, даже сопротивления не оказал. Аж пистолет выбросил, так боялся, что стрелять начнем!

Алексей взял в руки документы и посмотрел на офицера. Сухощавый, рыжеволосый. Губы тонкие, нервные. Кажется, он пытается сложить их в брезгливую усмешку, но получается жалкая заискивающая улыбка. «А ведь он трусит, еще как трусит, – со злорадством подумал Алексей. – Сколько ему лет, тридцать с небольшим. Наверняка до Восточного фронта успел в Европе повоевать. И теперь два года постигает простую истину, что Советский Союз нелегкая добыча. Это вам не Франция, которая капитулировала, когда гитлеровцы захватили ее столицу. Даже половину страны они не стали оккупировать, а французы сдались. Да что там говорить, поняли фашисты, что не по зубам им Советский Союз, не рухнет наш народ на колени ни перед кем. До последнего будут сражаться и мал, и велик!»

– Ну что, майор? – спросил Алексей по-немецки. – Холодно в Советском Союзе зимой? Солома согревает?

– Вы можете издеваться надо мной, ваше право победителя, – пробормотал немец, глядя на руки советского командира, которые держали его документы. Наверное, он боялся, что эти руки схватятся за пистолет.

– Издеваться? – Соколов откинулся на спинку стула и хмуро посмотрел на немца. – Послушайте, вы, господин моралист! Вы вообще-то что здесь делаете?

– Меня к вам привели, – пожал плечами майор.

– Вы идиот, в вермахт идиотов набирают? – осведомился Алексей, зло прищурившись. – Что вы делаете в моей стране, на моей земле? Кто вас сюда звал? Вы считаете, что имеете право топтать чужую землю, жечь дома, убивать мирных граждан. Кто вам дал это право? Вы сами себе его присвоили. Тогда вас не должно удивлять желание каждого советского человека убивать вас. Что вы сделали с моей родиной, что вы сделали со Сталинградом!

Алексей понял, что теряет контроль, что бешенство заполняет его. И он вот-вот схватится за пистолет и разрядит всю обойму в эту мерзкую рыжую морду убийцы. Алексей знал, что может это. И сделает это легко и даже с удовольствием. И вдруг ему на миг стало не по себе. Воспоминания о прежней счастливой и светлой жизни захлестнули картины боев, гибели товарищей, трупов женщин и детей на разбомбленных дорогах, в душе поднялась невыносимая горечь от того, что всего этого уже не будет. Нет, Алексей верил в победу, верил, что страна снова отстроится и заживет счастливо. Но он уже не станет прежним. Нельзя стать прежним после того, как ты несколько лет убивал. Да, врагов, да, это война, и долг каждого советского человека убивать врага, и приближать день освобождения Родины. Но как бы ни был ненавистен враг, он все равно живой человек. И нажать на курок и видеть, как он корчится и умирает, непросто. А Алексей привык. И эта привычка останется с ним до конца его дней. И привычка нажимать на курок при виде этой формы, при звуке немецкой речи. «И вот за то, что они сделали со мной, я тоже буду их убивать», – обреченно подумал Алексей.

– Цель вашего прибытия в штаб итальянской дивизии? – спросил Соколов хриплым от волнения голосом.

– Я, как и вы, принимал присягу. – Немец надменно вздернул подбородок и побледнел.