Первая командировка - Василий Ардаматский Страница 94

— Подождите... Вы правы, это у меня есть, — покорно кивнул Осипов и, не поднимая головы, продолжал: — У нас в университете адвокатуру вел крупный ас этой профессии. Однажды он сказал, что, чем меньше он верит в дело, за которое взялся, тем агрессивнее ведет себя и выступает в суде.

Самарин удивленно смотрел на Осипова и молчал. В самом деле, как он должен был понять эту параллель? Признание, что он не верит в дело, за которое взялся? Мгновенное размышление — и Самарин делает лобовой ход, ухмыляется и говорит:

— У вас так получается, что вы не верите в свое дело.

— Да? — вяло удивился Осипов. И вдруг резко, подняв голову, спросил: — А вы в свое верите?

— Ну, у меня-то все попроще, — ответил Самарин миролюбиво, все-таки обрывать встречу было неразумно. — Вот перестали что-то мои соотечественники покупать у меня товар, и дело мое горит, и его не поправить никаким красноречием, тем более агрессивным.

— Да... Действительно, у вас это проще, — рассеянно согласился Осипов. И рассмеялся: — Вам надо бы торговать пуленепробиваемыми жилетами — стали бы миллионером. А что у вас за товар?

— Сейчас имею художественные изделия из фарфора. Прошлый век.

— Если бы вы предложили свой товар мне, я расценил бы это как издевательство.

— Ну вот, вы снова...

— Трудно со слепыми и глухими, — буркнул Осипов и крупно глотнул водки.

— Так помогите мне прозреть и обрести слух — это будет лучше, чем обливать меня желчью, — искренне попросил Самарин.

— Хорошо... — Осипов в упор смотрел на него злыми глазами. — Неужели вам непонятно, что ваша Германия катится с горы и, возможно, в пропасть?

— Замечу, что это и ваша Германия, — обронил Самарин.

— Да-да, наша с вами Германия! Русские наступают, Раух! А это значит, что ту июньскую войну сорок первого года мы уже проиграли и теперь ведем войну совсем другую, нашу сегодняшнюю позицию очень точно выражает русская пословица — не до жиру, быть бы живу.

— Вы просто пессимист, господин Осипов, — сказал с улыбкой Самарин. — И это про вас вчера очень хорошо было написано в «Фёлькишер беобахтер».

— Читал, — кивнул Осипов, — Только я написал бы статью более полезную — против слепых оптимистов... вроде вас.

— Я не оптимист, я просто несведущий, далекий от войны немчик, — продолжал улыбаться Самарин.

Они надолго замолчали. Самарин уже собирался снова попросить книгу и уйти, но в это время Осипов заговорил, смотря куда-то поверх собеседника.

— У меня сегодня была неприятнейшая беседа с одним русским. Я по работе имею дело с русскими. Причем с русскими оттуда, из нынешней России. И вот сегодня... Кто он и что он — неважно. В, общем, мой сотрудник. И важно то, что к своим сорока годам он прожил жизнь, похожую на авантюрный роман. Достаточно сказать, что в сорок первом году немецкая армия спасла его от расстрела, которого он ждал в минской тюрьме. А сегодня он отказался выполнить очень важное служебное поручение, зная, что за это я могу отправить его в тюрьму, в концентрационный лагерь, а то и к стенке, учитывая, что он слишком много знает. И он отказался. И знаете, что сказал? Это же глупость, сказал, затевать бесперспективное дело, а мне в него влезать. А когда я ему пригрозил, он засмеялся. Слышите, Раух? Засмеялся и сказал: «Ну и хорошо, будет как в той сказке — вернемся к разбитому корыту, и я кончу тем, с чего начал, — тюрьма и ожидание пули в затылок. Но вдруг вовремя подоспеют русские войска? Как подоспели немецкие». — Осипов долго молчал, продолжая слепо смотреть вверх, потом сказал: — Самое тяжелое для меня, Раух, что обвинить этого человека в трусости я не могу, не имею права. В сорок первом и сорок втором он делал для нас невероятные по храбрости вещи. И вот отчего, Раух, мне трудно сейчас быть оптимистом.

Мозг Самарина в страшном напряжении. Ему нужно внимательно следить за каждым словом Осипова. Анализировать ход его мыслей, их логичность, искренность или, наоборот, их какую-то заданность, искусственность. Одновременно ему надо продумывать и каждое свое слово, и каждую свою мысль. Наконец, ему надо держать в уме весь разговор во всем его круто изменчивом течении.

Сейчас Самарин видит, что дальше оперировать своим слепым оптимизмом будет неразумно, — Осипов может решить, что он попросту недалекий, не умеющий логически мыслить человек. Или может подумать другое — таким он просто представляется с какой-то целью, и тогда оборвет разговор, решив, что и так слишком разоткровенничался на опасные темы. Но у Самарина есть основания думать, что все сказанное Осиповым, все его поведение меньше всего похожи на провокацию. Слишком много он выдал векселей против себя...

— Я хочу, чтобы вы тоже меня поняли, — помолчав, доверительно начал Самарин. — Конечно, я не в армии, война от меня отдалена. Но я читаю газеты, слушаю радио — словом, располагаю всей доступной простым людям информацией о войне... И конечно же, я уже давно не столько понял, сколько почувствовал — дела наши в России идут совсем не так, как нам было обещано. Но я, как и все, верю в гений фюрера и в доблесть нашей армии, проверенную победами на Западе.

Осипов, внимательно его слушавший, на последней фразе усмехнулся, но промолчал и только начал барабанить пальцами по столу.

— Но вот война наносит страшный удар по мне лично, — продолжает Самарин. — Отец погибает от английской бомбы под развалинами родного дома. Я остаюсь во всем свете один. Во мне все словно замерло и оледенело. И война стала мне просто враждебна. Не наша, конечно, армия, а вообще война. Все связанное с ней стало для меня непоправимым горем. Собственно, сейчас я даже не знаю, как мне жить, когда война окончится. Чем бы она ни кончилась! Вы учтите, что заводить свою семью я не могу. А когда я смотрю на газетные страницы, заполненные извещениями в траурных рамках, я думаю только о том, что я в своем горе не одинок, что тысячи и тысячи семей рушатся, и тогда мне хочется одного — чтобы война скорее кончилась, чтобы прикрыла свою работу эта дьявольская фабрика национального горя.

Самарин замолчал. Он выложил Осипову позицию, к которой тот придраться не мог. Тем более что сказаны слова и о вере в гений фюрера. Правда, именно при этих его словах Осипов и усмехнулся. А вообще, он слушал его очень внимательно.

— Но разве у вас нет желания мести за отца? — вдруг спросил Осипов. Теперь он крутил пальцами пустую рюмку, смотря, как она вертится, размазывая донышком по столу пролитую водку.

— Убийство из мести, как вы знаете, все равно убийство, а значит, чье-то горе.

— Но это горе будет уже у русских! — Осипов не отрывал взгляда от рюмки.

Самарин не ответил. Осипов усмехнулся:

— Странная у нас ситуация. Я даже разобраться не могу, кто здесь кто? И что здесь что?

— В этом, наверно, виноват я. Наболтал вам, разговорился неизвестно почему.

— Ну нет... вас я отлично понимаю, — сказал Осипов.

— А я понимаю вас, — серьезно сказал Самарин.