Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвил Вудхауз Страница 17

Вкратце он сводился к следующему. Провидение оказалось не на высоте, а посему я прекращаю связь с ним и открываю соперничающее агентство на собственный страх и риск. В конце-то концов, если вы ищете безупречности, сделайте все сами.

Иными словами, если несчастный случай с героическим спасением не намерен случиться сам, так я лично его устрою. Хок показался мне человеком, который окажет любую дружескую услугу за несколько шиллингов.

Теперь мне предстояло выдержать бой с совестью. Привожу краткий отчет, который затем появился в «Бюллетене записи грехов».

Матч из трех раундов: Совесть (Небес. Канц.) против Д. Гарнета (независ.).

Первый раунд. Совесть выходит на ринг с улыбкой и уверенностью. Начинает с спокойного утверждения, что для человека в возрасте профессора промокать опасно для здоровья. Гарнет тяжело парирует, указывая на жаркую погоду и тот факт, что профессор с удовольствием ежедневно купается.

Обмен быстрыми ударами. Совесть поутрачивает уверенность и, видимо, боится войти в клинч с таким противником. Гонг, участники остались целы и невредимы.

Второй раунд. Совесть, весьма освеженная полуминутным отдыхом, предпринимает ложный выпад и чуть было не наносит решающий удар: «Что бы сказала Филлис, если бы узнала?» Однако Гарнет ловко увертывается: «Но она же не узнает, — и полновесно использует преимущество для удара в челюсть: — Кроме того, это послужит всеобщему благу». Раунд завершился вихревым обменом общими принципами. Гарнет работал отлично. Совесть дважды в нокдауне, и ее спас только гонг.

Третий раунд (и последний). Совесть выходит, явно ослабев, а Гарнет по-прежнему полон сил, и сразу становится ясно, что раунд долго не продлится. Так и оказалось. В начале второй минуты Гарнет ответил свингом «в любви и на войне все средства хороши», послав Совесть в нокаут. Победитель покинул ринг без единого синяка.

Я поднялся со скамьи очень освеженный.

В тот же день я проинтервьюировал мистера Хока в зале кабачка «Сети и макрели».

— Хок, — сказал я ему зловеще над кружкой эля самого заговорщицкого вида, — когда вы в следующий раз повезете профессора Деррика на рыбную ловлю, я хочу… — тут я покосился по сторонам, проверяя, не подслушивают ли нас, — чтобы вы его перевернули.

Его изумленное лицо медленно возникло над кружкой эля, будто восходящая луна.

— За что бы я его так? — охнул он.

— Надеюсь, за пять шиллингов, — сказал я. — Но готов поднять цену до десяти.

Он забулькал.

Я сбисировал его кружку эля.

Он продолжал булькать.

Я принялся его убеждать.

Говорил я великолепно. Я был красноречив, но в то же время лаконичен. Мой выбор слов не оставлял желать ничего лучшего. Я отливал свои идеи в сочные фразы, которые понял бы и младенец.

По истечении получаса он осмыслил критические моменты плана. А к тому же вбил себе в голову, что переворачивание профессора входит в какой-то розыгрыш. Он дал мне понять, что именно такого рода юмор присущ лондонским джентльменам. Боюсь, на каком-то этапе своей карьеры он жил на одном из тех водных курортов, где скапливается разношерстная публика. И видимо, составил невысокое мнение о лондонцах.

Я не стал выводить его из заблуждения. Истинную причину я открыть ему не мог, а эта годилась не хуже любой другой.

В последний миг он сообразил, что в процессе этого происшествия тоже промокнет, и поднял цену до соверена.

Корыстолюбец! Больно видеть, с какой быстротой дух старинного простодушия вымирает в наших сельских местностях! Двадцать лет назад любой рыбак был бы в восторге выполнить такую пустячную работу за кусок жевательного табака.

Последующие несколько дней мне оставалось только скорбеть, что Гарри Хок держится со мной столь елейно-заговорщицки и таинственно. Мне казалось, что ему совершенно незачем многозначительно ухмыляться, когда он случайно встречал меня на улице. Его лукавое подмигивание, когда мы столкнулись на волноломе, отдавало дурным вкусом. Все было уговорено (десять шиллингов на бочку и десять по завершении), и совсем не требовалось прибегать к эффектам широких плащей и потайных фонарей. Я был решительно против того, чтобы меня третировали, будто злодея в душераздирающей мелодраме. Я оставался всего лишь обычным благонамеренным человеком, которого обстоятельства принудили исполнять за Провидение его прямые обязанности. Манера мистера Хока держаться словно бы во всеуслышание заявляла: «Мы с вами два беспардонных негодяя, но будьте спокойны, я-то не выдам вашу преступную тайну». Кульминация наступила как-то рано утром, когда я шел по улице к пляжу. Я проходил мимо темного подъезда, и тут из него выколыхнулся мистер Хок, будто привидение, а не человек самого плотного сложения в радиусе десяти миль.

— Ш-ш-ш! — прошептал он.

— Послушайте, Хок, — сказал я гневно, ибо от неожиданности больно прикусил язык, — прекратите наконец. Я не желаю быть жертвой подобных преследований. Так в чем дело?

— Мистер Деррик будет утром ловить рыбу.

— Слава Тебе, Господи! — сказал я. — Значит, сегодня утром вы это осуществите без дальнейших проволочек. Еще одного такого дня я не вынесу.

Я повернул на волнолом и сел на скамью вне себя от волнения. Вскоре предстояло свершиться необычайным деяниям. У меня чуть-чуть разыгрались нервы. Ни в коем случае нельзя было ничего напутать. Вдруг по какой-нибудь случайности я профессора утоплю! Или, предположим, он ограничится формальным изъявлением благодарности и не пожелает забыть и простить? Подобные мысли были непереносимы.

Я встал и начал нервно расхаживать взад-вперед.

Вскоре со стороны порта появилась лодка мистера Хока с бесценным грузом на борту. От волнения у меня пересохло во рту.

Очень медленно мистер Хок обогнул волнолом и опустил весла примерно в двенадцати ярдах от того места, где на своем посту я бдел. Очевидно, именно тут должна была развернуться сцена доблестного спасения.

Мои глаза вперялись в широкую спину мистера Хока. Подобное напряжение мне доводилось испытывать только перед подачей в крикете. Лодка застыла на воде почти в полной неподвижности. Никогда я еще не видел моря зеркальнее. Лишь легкая рябь набегала на срез волнолома.

Мнилось, будто этот полнейший штиль воцарился навсегда. Мистер Хок хранил монументальную неподвижность. И вдруг все пришло в бешеное движение. Я услышал, как мистер Хок испустил хриплый вопль, и увидел, как он подпрыгнул и тяжело плюхнулся назад. Профессор полуобернулся, и я успел разглядеть его негодующее лицо, уже заметно порозовевшее от прилива чувств. И вновь сцена изменилась в манере кинонаплыва. Я увидел, как мистер Хок снова подпрыгнул, и в следующий миг из воды уже торчало днище лодки, а я устремлялся головой вниз к морскому дну, сразу ощутив неописуемую холодную липкость, всегда сопутствующую промоканию одежды насквозь.