Дикий барин в домашних условиях - Джон Шемякин Страница 6

Павел Петрович провёл решительную рекламную кампанию. И взывал публично к государству, обрушиваясь на заевшееся барство, «которое торгуется из-за каких-то трёхсот рублей, проев и пропив перед этим у Смурова на пятьсот!». Казна прислала какого-то подьячего для экспертизы. Граф Уваров (министр просвещения) вякал что-то про необходимость проверки подлинности рукописей шестнадцатого века, которые Свиньин продавал там же. Пушкин что-то сомневался и ёрничал. Но подьячему, сказав предварительно и дословно: «Доказательства не продаются», вручили некоторые доводы, присовокупив печальный рассказ про г-на Лалаева. Подлинность была доказана!

Николай Васильевич Гоголь в это время жил на Малой Морской улице, неподалёку от заведения г-на Палацци, и на аукцион заходил неоднократно. И со Свиньиным был отлично знаком. Ведь писал же Н. В. Гоголь своей маме: «Мама, пришлите же мне раритеты для одного вельможи, страстного любителя отечественных древностей, которому я хочу прислужиться» (письмо от 2 февраля 1830 года). Вероятно, мама изыскала на своём хуторе раритеты, но Н. В. Гоголь больше об их судьбе ничего не пишет. Наверное, купила их казна заодно с трюмо Петра Великого. И из шестой главы Гоголь пассаж про музей решительно вычеркнул. Чего там старое ворошить?

Поэтому версию, что идею «Мёртвых душ» подсказал Пушкин, Гоголь не отрицал, а напротив. Пушкин придумал всё! Пушкин, господа! Пушкин!

Какое счастье, какое облегчение испытывает заплаканная женщина, когда понимает, стоя у зеркала, что не морщины это у неё на лице, а следы от чужих вельветовых штанов, на которых она так качественно выспалась у бассейна.

Это не встреча сокурсников была, а какой-то, исусиоборони, панкратион…

Откуда у людей столько прыти, хотелось бы мне узнать?! Откуда столько жизнелюбия? Ходили буквально по краю!

Обратил внимание на тенденцию, начавшую распространяться среди моих знакомых. Опрощение – имя ей. Но какое-то странное это опрощение.

Я могу понять и принять ситуацию, когда мы, босые, в домотканой простоте, идём дымчатым утром, шумно грызя репчатые луковицы, по росной траве на покос, неся на плечах умело оббитые литовки. Бабы наши шустрят перед немцем-управляющим, привставшим в бдительности на дутом тарантасе, поют, сгребают в тугие лохматые увязки снопы, носят нам квасы всяческие в щербатых крынках, счастливо охнув порой, утицами ныряют в рожь – рожать и пуповину перекусывать под тяжкий шмелиный гул.

Или вот мы, поскидавши тесноватые пиджаки, враскачку бичевой идём, тянем хлебную баржу, оступаясь в рыхлом, с прозеленью, волжском песке. Ой-да-да-ой-да! Распляли-ы-ы мы-ы бярозу, распляли-ы-ы мы кудряву! От-наддай! От-наддай! А на барже самоваром вскипает богатей, лается и бесчестит наше обчество… Знай себе бреди, надрывая жилы, член правления!

Такое вот я могу понять в плане возврата к естественности. Закинул айфон в соминый омут, неловко подпрыгивая на одной ноге, стянул с себя ботиночки с капризной перфорацией, рванул махом с шеи галстук, и вон уже бежишь, счастливо хлопая себя по мускулистому телу, к свиноферме, где ждёт тебя новая жизнь. Крутенько присолил крупной солью горбушку аржаную, увязал в тряпицу, идёшь на конюшню баловать Заседателя.

А тут со знакомыми творится не пойми что…

Третьего дня сломалась у меня кофейная машина. Полагаю, что от натуги изошлась. Полюбовался на умершую любимицу (см. блоковское «красивая и молодая»), упал лицом в ладони.

По дому залязгали запоры, застукали ставенки, кто-то счастливо спрыгнул со второго этажа – и зигзагом к забору. Всем известно, что без дозы кофеина по утрам я особенно как-то взыскателен к окружающему миру, начинаю в тягостной ломке задавать всякие неожиданные вопросы, гоняюсь со счётами по помещениям, наматывая на свободный кулак чьи-то русые тугие косы и наступая на кальсонные завязки.

Реанимация кофейной машины ни к чему не привела. Хотя был момент, когда казалось, что всё, заработала, судя по нутряному хрусту и вспыхиванию индикаторов. Ан нет!

В полном обалдении пошёл по гостям, вымаливать себе кофейку. Для того, чтобы пустили, лицемерно улыбался, а бидон прятал за спину, вроде как просто соскучился по общению.

В одном доме меня всё ж пустили.

Играя бровями, выразительно подтолкнул хозяйку на кухню, та аж обмерла. После трудного объяснения недовольная хозяюшка шваркнула передо мной чашку с капучино, к которой я жадно и припал, суча под столом ногами.

Между первой и второй прибежал и хозяин. Говорит:

– Давай я тебе новый гастрономический фокус покажу!

Спихивая хозяйку с колен, говорю весьма бесшабашно:

– А что, час ранний, до больницы не очень далеко. Показывай свой гастрономический фокус!

И протягивают мне тут стакан воды из-под крана. Запивай, мол, наше капучино этой известняковой степной водой с огромным индексом жёсткости, испытаешь удовольствие! Только не перепутай: сначала приторный капучино, а потом вот эту белесоватую воду, которая всё оттенит и подчеркнёт, а иначе, если водицей кофий обгонишь, то может и вывернуть с непривычки.

– И давно вы тут этим занимаетесь? – строго спрашиваю. – Давно вы тут забавам таким отдаётесь?! – А сам к двери, там у них в коридоре я топор видел.

– Давно! – отвечают. – Это нас в Риме научили! Мы теперь к простоте тянемся, к нахождению нового в неожиданном!..

– Вы это… – говорю. – Совсем уж тут!..

Не сразу нашёлся, что сказать. А когда нашёлся и рот уж раскрыл, то понял, что бреду по раскалённой поселковой улице, загребая ногами пухлую пыль.

Сволочи какие! Хорошо, что я у них молочник в суете увёл.

Принимал посильное участие в научном симпозиуме.

Обычно я принимаю участие в симпозиумах в качестве капризного наглядного пособия. Сижу на столе, болтаю ногами и лучисто гляжу на собравшихся бездонной синью своих смышлёных глаз. Иногда просят посчитать до десяти, попрыгать, сложить несложный пазл. Когда я случайно угадываю последовательность чисел, прыгаю без судорог и пены и заколачиваю последний пазл кулаком, все радуются, хлопают друг друга по спинам и обнимаются. Иногда даже качают на руках самого старенького и взопревшего.

А тут принял участие практически как равный среди равных.

Поскольку так называемой наукой я не занимаюсь уже изрядное количество времени, было очень интересно. Проще говоря, десятилетия паутинного забвения в чулане не прошли для меня даром. Только я начинал как-то понимать, о чём идёт речь, только я открывал рот для изречения (изречения!), а с трибуны слышалось, что вот то, что я только собирался произнести, давно уже отвергнуто, давно вызывает смех, и двоих доцентов уже повесили за это дело в университете города Назрани по приговору шариатского суда.

Концепция Козюлькина отметена. Книга В. Протезина изъята из библиотек. Расчёты Тер-Погосяна оказались расчётами его дяди Гамлета и не оправдались. Экспедиция Слёзкина пропала совершенно, видели, правда, самого Слёзкина, но только на экране радара, над Аризоной и всего две секунды. Да и с назранскими доцентами не всё гладко прошло, хотя и надеялись. Прикладная кафедра теперь прячется в горах от кафедры теоретической. Ректорат в растяжках. Семь кандидатов искусствоведения в заложниках сидят в Ньютон-кале.