Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов Страница 7

— Братан, — приговаривал он, порываясь погладить братана. — Я тебя в обиду не дам… Спасу тебя, братан… Я им за тебя — знаешь, что?

Он с ненавистью обводил взглядом приемное отделение, задерживаясь на Прятове и Мозеле.

— Я побежал, — сказал Мозель.

— Постойте! — Александр Павлович, забывшись и фамильярничая, придержал его за рукав и отшвырнул первый снимок, принадлежавший неизвестному, которого забыли в терапевтической смотровой и о котором никто не знал. — А этого? — он указал на братана, поджавшегося на кушетке.

— Бога побойся! — вскричал Мозель. — Зачем тут я? Зашей его и отпусти.

Тот братан, что держался на ногах, ощутил какую-то несправедливость и заподозрил пренебрежение.

— Да я! — заревел он, наливаясь перебродившей кровью. — За братана!..

Лежавший на кушетке вдруг забулькал и стал деликатно покашливать.

Прятов уже знал, чего ждать.

— Переверни его лучше, — велел он укоризненно. — Он же сейчас начнет блевать и захлебнется.

Агрессия возмущенного братана мгновенно сменилась заботой и участием.

— Сейчас-сейчас, — забормотал он, бросился к тошнотворно сокращавшемуся товарищу, стал переворачивать на бок и уронил. Тот грохнулся с каталки; череп, соприкоснувшийся с полом, произвел арбузный хруст и части его сделались подвижными на манер разболтанной черепицы.

Повисло молчание.

— Вот теперь он мой, — с отчаянием и с некоторым злорадством признал Мозель.

Александр Павлович обедал.

Он просидел в приемнике полтора часа, оформляя битую публику. Он сколько-то времени побегал вокруг злополучных докторов, но Мозелю было не отвертеться, да и реанимация подтянулась, а потому Прятов незаметно скрылся в своей смотровой, тихо радуясь, что смотреть придется не шестерых, а пятерых. Про седьмого, спавшего на каталке в терапии, он по-прежнему ничего не знал. Он видел снимок, но в суматохе отнес его на счет кого-то другого.

Потом Александр Павлович вообще отвлекся, потому что к нему заглянул знакомый доктор со скорой, и Прятов спросил у него, как поживает мясорубка, а тот пустился подробно рассказывать. Дело было в том, что карета скорой помощи битком набита разными приспособлениями с приборами, о которых врач даже не знает, что они такое суть и для чего. Очень хитрое, современное внутреннее устройство — но понятно, что во всем разбираться и ни к чему.

И вот скорый доктор, еще институтский приятель Прятова, смотрел да разглядывал это убранство, это техническое изобилие, а потом пожал плечами и принес новенькую, сверкающую мясорубку. Привинтил ее к какой-то полочке. И скорая стала ездить при мясорубке.

Некоторые больные, конечно, интересовались, что это и зачем.

— Но как же ты им объясняешь? — Александр Павлович сгорал от любопытства.

Тот затушил сигарету о подошву:

— Да всякий раз по-новому, в зависимости от контекста извоза…

На все про все с посторонними разговорами ушло часа полтора.

Незаметно подступил обед, полагавшийся дежурному доктору. Сначала он подступил в хорошем смысле, то есть приблизился по времени, но потом подступил к горлу. На выходе из пищеблока Александр Павлович столкнулся с Хомским.

Кутаясь в халат, тот порывался проникнуть внутрь, с алюминиевым чайником в руке.

— Куда? Нельзя сюда, — угрюмо предупредил Прятов.

Хомский удивленно поиграл чайником:

— Так Миша послал. За компотом для сестричек…

От носков Хомского поднималось что-то такое, что равномерно поступало ему в кровь и выделялось через глаза и рот. Александр Павлович вдруг отрыгнул. Он хорошо покушал, сегодня был куриный день: ему выдали полную тарелку не самого вкусного, но зато исключительно горячего супа, а потом положили две порции курицы вместо одной — за то, что Прятов никогда ничего не взвешивал и не проверял, пробу не снимал, закладку масла не контролировал, и все ему за это приветливо улыбались из облаков пара, клубившихся над котлами.

Особенной любовью Александр Павлович пользовался у бабушки Августы — буфетчицы Августы Гордеевны, которая заодно подрабатывала кем придется: санитаркой, уборщицей, сиделкой.

Она как раз маячила вдалеке, возле котлов и самозабвенно прощалась с поевшим Прятовым, махала ему тяжелой рукой, провожала. Александр Павлович бросился наутек, отчаянно боясь бабушки Августы. Ей было лет семьдесят при вероятном плюсе и не столь вероятном минусе. Одутловатое лицо, в котором навеки уснула совесть; заплывшие глазки. Рост был бы миниатюрным, но прилагательное казалось неуместным из-за совокупного объема Августы. Халат ниспадал балахоном, весь в заплатах; рукава закатаны, сдобные локти скрещены на размытой грудобрюшной границе, где спит нерадивый, одинокий часовой в полосатой будке. Синие треники с лампасом, тонкие короткие ножки, пузо, плоскостопие. Талия — в области шеи, замаскированная десятикратным подбородком. Насупленные брови. Короче говоря, работница дореволюционного выпуска, прабабушка милосердия.

В случайной, но доверительной беседе со средним, сестринским, звеном, под звон мелкой посуды Александру Павловичу однажды открыли, что бабушка Августа — сексуальный эксперт с колоссальным теоретическим и практическим опытом, которого она продолжает безостановочно набираться; советчица во всех деликатных делах, тантрическое божество с утиной походкой. Знает все, материнский архетип в тренировочных штанах.

Прятов был поражен и почти убит, а среднее звено было поражено и убито его поражением. В понимании Прятова сексуальное влечение к бабушке Августе занимало в патологии место после зоо- и некрофилии. Или перед. И он не знал, как распорядиться полученной информацией. Что же происходило, когда она обогащалась опытом? Ей читали все новые и новые стансы к Августе? Паралитики-пациенты? Профессура и доцентура, конкретно — Рауш-Дедушкин? О них поговаривали…

…Устрашенный Августой и Хомским с чайником, Александр Павлович помчался было к себе на этаж, но вынужденно притормозил, остановленный криками, летевшими из приемного.

Александр Павлович, как он сам полагал, все сделал правильно и без изъяна, но крики в больнице — особенно в "Чеховке", хотя других больниц Прятов пока не попробовал на себе — всегда настораживали: любое скандальное дело, которое, казалось бы, не имеет к тебе никакого отношения, по странному выверту могло коснуться тебя самым неожиданным образом, более того — поместить в самую середку событий.

Он разволновался не зря: не причастный в главном, он все же оказался причастным косвенно.

Нашелся седьмой больной.

Он проснулся, свалился с каталки и повторил судьбу своего товарища. Череп разлетелся на куски, и он жил за счет мозгового ствола, доставшегося человеку от животного, а то и от растительного царства.