Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин Страница 11

– Я оставила его в… – Она пощелкалапальцами, вспоминая слово, но так и не вспомнила. – La gloriette.Говохилка? Хазговохка?

– Беседка, – подсказал я. –Идемте вместе. Его высочество, должно быть, очень напуган.

За кустами открылась довольно широкая лужайка,посередине которой белела деревянная кружевная беседка.

Не обнаружив в ней Михаила Георгиевича, мыстали звать его, решив, что великий князь вздумал поиграть с нами в прятки.

На крики пришел Фандорин. Он осмотрелся посторонам и вдруг присел на корточки, разглядывая что-то в траве.

Это был розовый китайский леденец,раздавленный чем-то тяжелым – вероятно, каблуком.

– Черт, черт, черт! – вскричалФандорин, ударив себя кулаком по ляжке. – Я должен был это предвидеть!

И бросился напролом через кусты.

Не стану описывать событий вечера и ночи,последовавших за исчезновением его высочества, потому что никаких событий,собственно, и не было. Главной заботой лиц, осведомленных о случившемся, былосохранение тайны, и поэтому внешне всё выглядело так, будто совершенно ничегоне произошло, разве что ежеминутно трезвонили телефоны, да еще слишком ужотчаянным аллюром носились верховые по треугольнику Эрмитаж – Петровский дворец– генерал-губернаторская резиденция.

Вся эта тщательно скрываемая, но весьмаактивная (чтобы не сказать суматошная) деятельность не дала ровным счетомникаких результатов, ибо непонятно было самое главное: кому и зачемпонадобилось похищать маленького кузена его величества.

А прояснилась загадка только утром, когда собычной городской почтой в Эрмитаж доставили письмо без какого-либо штемпеля –сам почтальон не мог объяснить, откуда оно такое взялось у него в сумке.

Из-за этого самого письма государь, успевший сутра принять своих благодарных азиатских подданных – его светлость эмираБухарского и его высокостепенство хана Хивинского, в последний миг отменилпарад на Ходынском поле под предлогом дождливой и холодной погоды, а сам тайнымобразом, в обычной закрытой карете, на козлах которой сидел его личный камердинерДормидонт Селезнев, и в сопровождении одного только начальника дворцовойполиции прибыл к нам в Эрмитаж. Вот когда проявилось главное достоинство этогопаркового дворца, явствующее из его названия, – отдаленность иуединенность.

Таким же конспиративным манером прибыли дядьяего величества великие князья Кирилл Александрович и Симеон Александрович:первый один (на козлах сидел его дворецкий Лука Емельянович), второй садъютантом князем Глинским (лошадьми правил самый уважаемый из всех нынездравствующих дворецких, можно сказать, старейшина нашего цеха Фома Аникеевич).

У нас в доме о чрезвычайном происшествии кромеСемьи знали я и мадемуазель Деклик, англичане (потому что утаить от них всеравно было бы невозможно) и лейтенант Эндлунг (по той же самой причине и ещепотому, что у Павла Георгиевича не имелось секретов от своего беспутногодруга). Слугам, живущим в доме, я ничего объяснять не стал и только запретилпод каким-бы то ни было предлогом покидать пределы Эрмитажа. Будучи природнымидворцовыми служителями, они никаких вопросов задавать не стали. А московским,что квартировали над конюшней, было объявлено, что его высочество уехалпогостить в Ильинское, в загородный дворец его дяди генерал-губернатора.

Екатерине Иоанновне в Петербург, разумеется,ничего сообщать не стали. Зачем зря волновать ее высочество? Да и потом, вплотьдо прибытия зловещего письма, у всех нас жила надежда, что произошло какое-тонедоразумение и Михаил Георгиевич в самом скором времени вернется в Эрмитажздоровым и невредимым.

Нужно ли говорить, что ночью я почти несомкнул глаз? Мне мерещились картины одна страшнее другой. То представлялось,что его высочество провалился в какую-нибудь неприметную, заросшую травойрасселину, и я заполночь, уже в который раз, гнал слуг с факелами осматриватьпарк, выдумав, будто Ксения Георгиевна, гуляя, обронила алмазную сережку.Потом, уже вернувшись к себе, я вдруг представил, что Михаил Георгиевич сталжертвой какого-нибудь похотливого чудовища, охотящегося на маленьких мальчиков,и у меня от ужаса застучали зубы, так что пришлось выпить валериановых капель.Но вернее всего, конечно, выглядело предположение, что великий князь похищенсообщниками фальшивого бородача по прозвищу Меченый. Пока мы сражались с однимибандитами за Ксению Георгиевну, другие увезли беззащитного Михаила Георгиевича– тем более, что неподалеку от роковой лужайки обнаружились следы от колес ещеодной кареты, и, судя по всему, свежие.

Но и эта мысль, при всей своей кошмарностименее чудовищная, чем предыдущие, была мне мучительна. Как-то сейчас еговысочеству среди чужих, злых людей? Ему, маленькому Мике, нежному, балованномумальчику, который вырос в убеждении, что все вокруг его любят, что все – егодрузья? Он ведь даже не знает, что такое страх, потому что ничего страшнее легкогошлепка по филейной части с ним никогда не случалось. Его высочество так открыт,так доверчив!

К мадемуазель я боялся даже подойти. Весьвечер она была словно окаменевшая и даже не пыталась оправдываться, тольколомала руки и кусала губы, один раз до крови – я увидел и хотел дать ей свойплаток, потому что она даже не заметила стекающей алой капли, но не решился,чтобы не ставить ее в неловкое положение. Ночью она тоже не спала – я виделсвет, пробивавшийся из-под двери и слышал звук шагов. С того момента, когда еекончил допрашивать московский обер-полицмейстер Ласовский, мадемуазель Декликзаперлась у себя в комнате. Я два, даже три раза в течение ночи подходил иприслушивался. Гувернантка всё ходила взад-вперед, будто заведенная. Мне оченьхотелось под каким-нибудь предлогом постучаться к ней и сказать, что никто несчитает ее виновной в случившемся, а я так даже восхищен ее храбростью. Ностучаться к даме среди ночи было совершенно немыслимо. Да и все равно я не зналбы, как с ней говорить.

* * *

Тайное совещание в высочайшем присутствиипроводилось наверху, в малой гостиной, подальше от англичан, которые, впрочем,с присущей этой нации деликатностью сразу после прибытия его величестваотправились гулять в сад, хотя лил немилосердный дождь и погода к прогулкамникак не располагала.

Прислуживал я сам. Никого из лакеев допускатьна это секретное собрание, разумеется, было невозможно, к тому же я в любомслучае считал бы своим долгом и почетной обязанностью лично обслуживать стольблестящее общество.