Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин Страница 12

Непосвященному трудно себе представить всюсложность этого высокого искусства. Тут требуются неукоснительнаявнимательность, идеальная расторопность и – что особенно важно – полнейшаянезаметность. Ты словно превращаешься в некую тень, в человека-невидимку, которогоочень скоро перестают замечать. Ни в коем случае нельзя отвлекать участниковважного совещания резким движением или звуком, даже непроизвольным скольжениемтени по столу. В такие минуты я люблю воображать себя бесплотным хозяиномзаколдованного замка из сказки «Аленький цветочек», потчующим дорогих гостей:напитки сами по себе наливаются в бокалы и чашки, спички вспыхивают иподносятся к сигарам без чьей-либо помощи, из пепельницы то и дело чудеснымобразом исчезает накопившийся пепел. Когда Симеон Александрович один раз уронилна пол карандаш (у его высочества привычка все время рисовать на бумагечертиков и амурчиков), я был наготове – не полез под стол, что обратило бы насебя внимание, а тут же сзади протянул генерал-губернатору другой карандаш, точнотакой же.

Должен с гордостью сказать, что никто изучастников этого деликатнейшего и в некотором роде судьбоносного для судебдинастии совета ни разу не понизил голоса – по-моему, это высшая степеньотличия для слуги. Правда, разговор то и дело переходил на французский, но этопроисходило не из-за меня, а просто потому, что его величеству и ихвысочествам, в сущности, все равно, по-русски беседовать или по-французски.Если бы им было угодно скрыть от меня содержание той или иной части обсуждения,они заговорили бы по-английски, ибо, как я уже сообщал, мало кто из дворцовыхслужителей старшего поколения владеет этим наречием, а по-французски говорятпочти все. Точнее, не говорят, а понимают, поскольку было бы весьма странно,если бы я, Афанасий Зюкин, вдруг обратился к кому-то из августейшей семьи илипридворных на французском. Нужно знать свое место и не изображать из себя то,чем не являешься – вот золотое правило, руководствоваться которым я посоветовалбы всем, вне зависимости от происхождения и занимаемого положения.

Государь, известный своим патриотизмом,единственный из присутствующих все время говорил только по-русски. Оказалось,что его величество помнит меня по тому времени, когда я состоял при столовойпокойного государя тафельдеккером. Еще внизу, у входа, император изволилсказать мне: «Здравствуйте, Афанасий Степанович. Это вы распорядились повеситьбалдахин с моим вензелем? Очень красиво, благодарю».

Изысканная вежливость его величества ипоразительная способность запоминать имена и лица общеизвестны. Собственно,всех великих князей с раннего детства специально обучают развивать память, дляэтого существует особая метода, но способности его величества по этой частивоистину необыкновенны. Раз увидев человека, государь запоминает его навсегда, чтопроизводит на многих огромное впечатление. Что же до вежливости, то из всейавгустейшей семьи только царь и царица говорят прислуге «вы». Может быть,поэтому мы, служители, испытывая к их величествам должное благоговение, в то жевремя не очень-то… Впрочем, молчание. О таком не говорят. И даже не думают.

Государь сидел во главе стола, был хмур имолчалив. Рядом со статными, высокими дядьями его величество казался совсеммаленьким и невзрачным, почти подростком. Про нашего Георгия Александровича иговорить нечего – истинный человек-гора: красивый, тучный, с лихо подкрученнымиусами, да еще и в ослепительной адмиральской форме, по сравнению с которойскромный полковничий мундир императора выглядел довольно убого. СимеонАлександрович, самый высокий и стройный из братьев покойного государя, со своимправильным, будто высеченным изо льда лицом похож на средневекового испанскогогранда. А старший, великий князь Кирилл Александрович, командующийимператорской гвардией, не столь красив, как братья, но зато истинновеличественен и грозен, ибо унаследовал от венценосного деда прославленныйвзгляд василиска. Бывало, что некоторые провинившиеся по службе офицеры отэтого взора и сознание теряли.

Юный Павел Георгиевич в присутствии дуайеновимператорского дома держался тише воды ниже травы и даже не смел закурить. Аеще присутствовал начальник дворцовой полиции полковник Карнович,немногословный господин очень больших возможностей и крайне скупых сантиментов.Этот и вовсе сидел не за столом, а пристроился в уголочке.

В коридоре на стуле дожидался наш вчерашнийспаситель господин Фандорин. Я получил приказание поселить его в доме и занеимением иного помещения разместил в детской, справедливо рассудив, что этотгосподин будет находиться в Эрмитаже как раз до того момента, когда МихаилГеоргиевич вернется к себе. Японца я хотел было отквартировать на конюшню, ноон пожелал жить вместе со своим господином. Провел ночь на полу, подложив подголову плюшевого медведя, и, судя по лоснящейся физиономии, отлично выспался.Фандорин же не ложился вовсе, до самого рассвета всё рыскал по парку сэлектрическим фонарем. Обнаружил ли что-то – мне было неизвестно. Ни в какиеобъяснения ни с обер-полицмейстером, ни тем более со мной он пускаться не стал– сказал лишь, что доложит обо всём, что ему известно, лично государюимператору.

Вот об этом-то загадочном господине и зашларечь почти сразу же после начала совещания.

То есть началось всё не с разговора, а счтения – каждый из сидящих по очереди прочитал (или перечитал еще раз)полученное письмо, о содержании которого я еще ничего не знал.

Потом все обернулись к государю. Я затаилдыхание, чтобы в точности услышать, какими словами его величество откроет этуэкстренную встречу.

Государь смущенно кашлянул, пробежал взглядомисподлобья по лицам присутствующих и тихо сказал:

– Это ужасно. Просто ужасно. Дядя Кир,что же теперь делать?

Император сказал свое слово, этикет былсоблюден, и председательство как-то само собой перешло к КириллуАлександровичу, считавшемуся негласным соправителем в предшествующеецарствование и еще более укрепившему свое положение при новом государе.

Его высочество медленно, веско молвил:

– Прежде всего, Ники, выдержка. От того,как ты станешь держаться, зависит судьба династии. В эти дни на тебя будутустремлены тысячи глаз, в том числе и очень, очень проницательных. Ни малейшегосмятения, ни тени тревоги – ты меня понял?

Государь неуверенно кивнул.