Фамильное привидение - Ирина Арбенина Страница 56

Впрочем, от этого история не становилась менее страшной.

Дело в том, что — о, ужас! — один из предков Глинищевых был заядлым картежником. И якобы к этому картежнику стал по ночам являться какой-то странный старик. И, прямо как у Лермонтова, спрашивал: «Не угодно ли, я вам промечу штосс?»

Но Алешин предок Глинищев чуял неладное и все отказывался… А однажды не выдержал и согласился. И стал играть. И проиграл. В общем, якобы он проиграл душу…

Алеша всегда понижал голос, когда произносил эту фразу: «Фигура странного старика то увеличивалась, то уменьшалась…»

И тут Алеша вдруг громовым голосом кричал: «Не угодно ли, я вам промечу штосс?»

Сонечка от испуга даже подпрыгивала всякий раз!

Но, разумеется, когда рядом был Алеша, Сонечке по-настоящему страшно не было.

Однако, когда она засыпала вечером одна… И в темноте комнаты ей чудится этот самый старик…

Как он появляется, прямо из стены, сначала маленький, сухонький, но потом фигура его вырастает до огромных размеров и колышется, как облако, и громовым голосом вопрошает:

«Мадемуазель Витенгоф, не угодно ли, я вам промечу штосс?»

И Соня с криком подскакивала на кровати.

Но оказывалось, что это был всего лишь сон. А в комнате светло и утро, и никакого старика.

И это была всего лишь мама, которая сердилась, что Соня не просыпается, а когда она сердилась, то обращалась к ней именно так, строго и сухо: «Мадемуазель Витенгоф, угодно ли вам наконец проснуться?»

Добравшуюся до этой фразы Светлову, напротив, неудержимо потянуло в сон. Это была особенность ее нынешнего физического состояния. Такого неуправляемого засыпания с ней раньше не случалось, и Светлова объясняла это тем, что спать хочет не она, а ребенок. Собрав остатки сил, она все-таки продолжила чтение:

«И вот Сонечка одевается и завтракает — и они едут с бабушкой кататься в коляске… И никакого ужасного старика! Гордо восседающая бабушка, ее белый кружевной зонтик, пятна солнечного света…

Так бывает. Это Сонечка узнает потом… Солнце, каждый день солнце — и кажется, что так будет всегда! И лето никогда не кончится. И бабушка берет Соню почти каждый день кататься в открытой коляске… И все прекрасно… И Сонечка до неприличия счастлива и влюблена — о, конечно, преступно и тайно! — в морского офицера Алешу Глинищева.

А потом вдруг солнце исчезло. Подули ледяные ветры, и все хорошее кончилось вместе с солнцем. Как будто прежнюю жизнь куда-то убрали, как бабушка убрала свой зонтик — он был теперь ни к чему. Неуместен и смешон.

В марте Белой армией был оставлен Кавказ. А теперь взрослые говорили о том, что, если Красная армия возьмет Перекоп, то и Крым сразу будет сдан.

Полуостров был последним оплотом Белой армии и был связан с континентом лишь узким перешейком.

И папа говорил, что уже есть план эвакуации в Константинополь… И все кругом гадали, придется уезжать или нет?

А Сонечка простудилась и сидит у законопаченного, как на зиму, окна с завязанным горлом. Только заботы взрослых далеки от нее — она гадает о своем: не слишком ли она маленькая, чтобы влюбиться в Алексея Глинищева, друга своего брата Саши?! Да или нет?»

Светлова пролистала несколько страниц объемистых и обстоятельных мемуаров, заглядывая вперед… «Скорей это даже повесть, а не мемуары… — подумала Аня. — Ведь повествование ведется в третьем лице… А действительно ли все так и было? И не присочинила ли чего Софья Витенгоф, увлекшись писательством?»

«А потом в Севастополе стало еще хуже: среди беженцев и моряков начались холера и брюшной тиф.

Их дом стоял на полпути между госпиталем и кладбищем. И почти каждый день Сонечка видела эти процессии.

Теперь вместо открытых колясок и дам с кружевными зонтиками мимо их дома ехали дроги с покойниками.

А через несколько дней случилось и вовсе страшное. Алексея Глинищева забрали в госпиталь.

Взрослые отводили глаза, когда Сонечка спрашивала: когда же Алеша поправится?

С тех пор она знала: если взрослые так отводят глаза — случилось что-то непоправимое!

В общем, все стало очень грустно и страшно.

Вчера вот соседский семилетний мальчик Павлик пришел в гости поиграть и повесил всех Сониных кукол. Потому что накануне его отец, унтер-офицер, водил Павлика смотреть, как вешают грабителей, чтобы мальчик знал, как «заканчивают жизнь подлецы». И на Павлика это произвело очень большое впечатление».

Светлова представила виселицу и повешенных этим Павликом кукол, и у нее даже сон пропал. Софье Кирилловне нельзя было отказать в умении выбирать для своего повествования запоминающиеся детали… Жаль только, что сейчас Ане было не до них. И она торопливо пролистала еще несколько страниц, вскользь проглядывая их.

«…Наконец в передней голоса. Брат Саша вернулся из госпиталя.

Конечно, это некрасиво, но ведь взрослые ничего ей не рассказывают! И вот Сонечка спряталась в коридоре за вешалкой, чтобы слышать, как брат и мама тихо переговариваются.

— Неужели нет никакой надежды?

— Это конец.

— Ужасно…

— Знаешь, на прощанье он сказал мне: «Пожалуйста, когда эта война закончится, поезжай непременно в наше имение Спасово. Расскажи ей, как я умер».

— А ты?

— Я сказал: «Алешка, все будет хорошо. Вот увидишь!.. Ты выздоровеешь и будешь жить. Это большевики вымрут от собственной глупости. А я поеду в твое Спасово и привезу тебе Таню. Привезу сюда, в Севастополь… Ты поправишься!»

Сонечка услышала, как мама заплакала и пробормотала сквозь слезы:

— А он?

— Только вздохнул в ответ и сказал: «Жаль, что у нас так с Таней получилось».

— Это он про детей?

— Да…

На следующий день, когда объявили о похоронах, Соня поняла: разговор, о котором Саша рассказывал маме, — был последний разговор Алеши Глинищева с ее братом. Возможно, это вообще были последние слова Алексея Глинищева.

А потом папа получил срочный приказ. И началось…

«Прикажите укладываться, срочно, спешно, без минуты промедления. Всю ночь грузить. А утром уйдем на линейном корабле «Генерал Апраксин».