Огненный плен - Вячеслав Денисов Страница 8

Второго августа группа Клейста соединилась с Семнадцатой армией Штюльпнагеля и замкнула окружение. На следующие сутки это кольцо было усилено вторым — Шестнадцатая танковая дивизия и Венгерский корпус закрыли все щели, через которые можно было выскользнуть хотя бы одному бойцу.

Восьмого августа части Красной армии прекратили сопротивление.

Двадцать дивизий Шестой и Двенадцатой армий из состава Южного фронта и их командармы Музыченко и Понеделин оказались в плену. В плен попали комкоры Огурцов, Кириллов, Снегов, Соколов…

Тысячи советских бойцов и командиров были пленены и загнаны, как скот, в приготовленный на территории карьера лагерь.

«Уманская яма» — имя ему.

Но тридцать первого июля, за два дня до полного окружения, меня сняли с передовой и вывезли в Умань, еще находившуюся на территории, занятой Красной армией…

* * *

В наглухо задраенной палатке, словно это было условием полной дезинфекции, я резал пилой кость у находящегося под наркозом бойца, когда среди воплей раненых и грохота орудий за спиной послышалось:

— Касардин!.. Товарищ военврач Касардин!

— Что? — отозвался я, сбрасывая со стола отчлененную ногу.

— Вас срочно вызывает начальник санбата!

Я обернулся. В палатке стоял боец. Еще живой. Как пришел, так и вошел — с винтовкой.

— Пошел вон отсюда!..

— Товарищ Касардин, ранение в брюшную полость, осколочное… — кричала сестра. — Летальный исход через несколько минут…

— Следующего!

— Пулевое ранение в голову, касательное, поражение глазного яблока, раздробление надбровной дуги!

— На стол!..

Я перевязывал орущего как под ножом, находящегося в панике танкиста. Угораздило же его высунуть голову в этот момент… Хотя угораздило бы в следующий — снесло голову.

— Из какой части, военный? — шутливо-свирепо поинтересовался я, чтобы хоть как-то прервать его непрерывный крик. Иногда больной демонстрирует чудеса спирометрии — он способен кричать минуту на одном дыхании.

Разрыв снаряда.

На палатку посыпались комья земли.

— Они рядом!.. — заорал кто-то слева от меня, на полу. — Увезите нас отсюда, пожалуйста, увезите!..

— Из Четвертого мехкорпуса! — прокричал, хрипя, танкист. — Они смяли нас, понимаете, доктор, смяли!..

Разрыв. Осколок свистнул, и я машинально поднял голову. Верх палатки словно был вспорот бритвой. Через мгновение в этот идеальный по меркам хирурга разрез посыпался песок.

— Заделайте порез, быстрее! — зарычал я, видя, как мои инструменты покрываются пылью. Кто-то метнулся с заранее приготовленной иглой. В наскоро заметанных швах была вся палатка. Еще сутки назад ее просто потряхивало так, что скальпели слетали с дерматиновой скатерти. Еще пара часов — и швы расползутся и останется один остов.

— Они смяли нас, раздавили, как гражданскую колонну!..

— Товарищ Касардин!..

Взрыв.

Через мгновение к столу санитары подтащили того, кто звал, — молоденького бойца. Уже без винтовки. Но с вывалившимися сизыми внутренностями. Мальчишка смотрел на них с изумлением, словно спрашивая: «Это чье?»

— На стол!..

Едва успели стащить танкиста.

Крики терзают слух. Моя голова уже давно не работает. Работают руки и кто-то, во мне сидящий и отвечающий за опыт хирурга.

— Товарищ Касардин…

— Лежи спокойно, жив будешь, не помрешь! — приказал я, понимая, что через двадцать минут этого мальчишки не станет.

— Товарищ военврач второго ранга… к бригвоенврачу…

На улице кто-то командовал артиллерийским расчетом. Очень удачно — гаубица рядом с палаткой. Никогда не знаешь, когда тебя оглушит.

Выстрел. Я стиснул зубы и схватился за уши.

— Пусть укатят пушку! — взревел я. Вперив взгляд в одного из санитаров, проорал что было мочи: — Скажи командиру батареи, чтобы укатили отсюда пушку, идиоты!.. Они что, совсем свихнулись?! У меня операции!..

Санитар исчез.

— Товарищ Касардин!..

— Что?

— Вас товарищ бригвоенврач вызывает!

Грохот. Комья дерна падают на палатку. Откуда дерн? Все ведь уже перепахали, хоть засеивай…

— Срочно вызывает! — намекнув на то, что я должен двигаться побыстрее, прокричал сквозь невообразимый шум очередной посыльный.

— А ты спроси его, кто встанет за стол!.. На стол!..

Я опустил взгляд, услышав звук уложенного тела. Женское лицо, залитое потом и искаженное гримасой страдания. Увидеть его здесь было столь же нелепо, как если бы я вдруг увидел входящего в палатку всесоюзного старосту Калинина.

— Что за… твою мать? — пробормотал я, не понимая, что происходит.

— Ага, мать! — подтвердила оглушенная грохнувшим вслед за моим вопросом взрывом медсестра. — Семь месяцев!..

— Откуда она здесь взялась?!

— Это жена командира роты Васильева!

Чтоб я сдох!

Родить сама девчонка не могла. Нервное истощение и постоянные крики вымотали ее и высосали все силы.

Кесарево. Боже правый… Комочек… Как вовремя ты появился на свет…

Взяв его за ноги, я опустил ребенка вниз головой. Через мгновение лепестки легких разлепились, и палатку оглушил бы еще один неестественный крик, будь у нас не семь месяцев, а девять… А сейчас я решительно не понимаю, как он выживет в таких условиях. Главное — сохранить мать.

— Унесите девочку отсюда скорее, — велел я одной из медсестер. — Будет обильное кровотечение — следить в оба!

— Товарищ Касардин!.. — уже истерично, почти обидчиво.

— Какого хера?!

— Вас бригвоен…

— Да, Канин зовет, я помню! Пошли его на хер! И сам за ним!..

— Не могу, товарищ Касардин!..

Взрыв…

— …он меня под трибунал!..

Взрыв.

Дождавшись, когда на стол ляжет боец с легким ранением, я позвал медсестру и велел заниматься. Сам, как был — в окровавленном халате, давно переставшем быть белым, капая с прорезиненного передника кровью, вышел из палатки и направился за бойцом. Солдатик, смешно переставляя ноги, кричал мне в ухо — иначе было не услыхать, — что могли его сейчас и расстрелять запросто, потому что обещано, и я бы пострадал… В общем, нес ахинею, связанную с шоковым состоянием. Мальчишке было лет девятнадцать, и он очень хотел жить. И пугала его не угроза бригвоенврача, а ад вокруг. Ржали кони, свистели осколки, сыпалась земля и, разрывая барабанные перепонки, ухали взрывы. Один за другим. Мне говорили раненые полковники, что пришел Буденный — это хана, что скоро под Уманью будет ад, что мы не готовы воевать. Но я относил это за счет того же шока. Не нужно было относить.