Десять лет с йогами, целителями и шаманами - Алена Кумари Страница 7

Любое движение сейчас завораживает. Я ощущаю, как все предметы и формы обретают новый смысл. Теперь у меня есть возможность видеть заново.

Нет ярлыка или бренда на упаковке «Индия».

Нет ожиданий.

Мы входим в промышленную зону Варанаси, поезд снижает скорость, мы почти плетемся пешим ходом.

Всюду непонятные полуразрушенные здания. Один фундамент поверх другого. Заводские объекты, высокие кирпичные заборы, один переезд, другой переезд. Все это не запланировано, без номеров и названий улиц. Сюда, наверное, не пишут писем.

Рядом со мной женщина, которая молчала всю дорогу. Она неожиданно берет меня за запястье, кладет свою руку на мою. Мужчина рядом с ней, по возрасту муж или брат. Он улыбается, глядя искоса на свою спутницу.

«Варанаси — это священный город, золотой город», — говорит эта женщина. На глазах у женщины слезы: «Мы попрощались здесь с сыном. Раз в год мы ездим сюда, чтобы делать церемонию его памяти». Моя рука в ее ладонях становится горячей. Глаза у нее теперь не черные — прозрачные. Глаза цвета пепла с молоком. Когда мы прибываем к перрону, начинается дождь.

На стекле появляются длинные капли.

— Дождь — это к счастью. Хороший знак.

Она отводит свою ладонь, и проводит ею по стеклу, будто бы может схватить эту воду.

Суета в вагоне. Я сижу поджав под сиденье ноги, поднимаю их выше, в сторону. Из-под меня выворачивают, выдавливают, выжимают огромные сумки, коробки и валуны. Багаж у этих путешественников поистине пугающе гигантский, он пристегнут цепями, ремнями, привязан, прибит друг к другу: чтобы не украли за ночь.

Вот они — люди маленькой земли, живущие в непосредственной близости друг к другу. Они не боятся толкнуть того, с кем недавно говорили. В этой суете не звучит «извините» и «пожалуйста». Эти слова не переводятся с английского на хинди.

Плоский вокзал Варанаси. Плоские крыши платформы. Прямо на земле, среди встречающих и приезжающих, поляна тех, кто не торопится. Последние — в оранжевой одежде йогины-аскеты «садху». Удар за ударом со всех сторон. Через вокзальную площадь на стоянку моторикш, мимо небольшого рынка. Коровы Варанаси такие же как в Дели — худые и спокойные. Все остальное рвется вперед и движется.

Десятки водителей такси и рикш делят на части меня и рюкзак, но мы неразделимы. Когда я, наконец, договариваюсь о цене в 50 рупий, меня накрывает счастье.

Я в Варанаси — самом священном городе Индии.

«Хануман-гестхаус» — небольшой семейный отель выкрашенный в красный цвет, названный в часть бога обезьян — Ханумана. С первого этажа по крутым ступенькам на крышу. Лестница такая узкая — вдвоем не пройти.

Моя единственная комната — пристройка на крыше. Пространство вокруг — собрание строительных балок. Вся жизнь, весь город и улицы — отсюда сверху, как вывернутая одежда — швами наружу. «Если убрать весь этот мусор, было бы прекрасно, но нет-нет-нет»... Это лучшее место, какое только можно представить.

— Сколько дней вы рассчитываете здесь прожить? — деловито спрашивает хозяин.

Мы договариваемся о цене в восемь долларов за ночь за номер на крыше без соседей. Прежде чем оставить меня одну, он наставляет: «Если вам нужна горячая вода, то нужно использовать бойлер. Двадцать минут и вода нагрелась! Закрывайте окна, когда уходите», — тыча пальцем в сторону карниза. — «Обезьяны! Они повсюду, унесут все, что только оставите: еду, одежду. Закрывайте входную дверь, даже когда находитесь в комнате».

Я закрываю входную дверь изнутри, оглядываю все углы и заплатки пространства: краска поверх краски, стены в малиново-зеленых разводах. Матрац еще новый, с пакетом и фирменной наклейкой из магазина. Комплект коричневого спального постельного белья с извилистым узором как на индийских сари. Старый, вероятно хозяйский, тяжелый комод с книгами на хинди. Всюду пленка из времени в форме пыли.

Комната, в которой я буду жить, пока не найду отдельную квартиру.

Когда, спустившись по лестнице, я сталкиваюсь с сыном владельца гестхауса, он предлагает: «Вам показать дорогу к Ганге? Здесь всего три минуты. Короткий путь».

Ганга — вроде бы река, но течет как по небу.

Образ не соответствует отражению.

Образ проникает вовнутрь, входит и закручивает, высверливает.

Что-то холодное и горячее забирается под кожу, тревожит тонкими мелкими ударами.

Электричество просветления носится в воздухе.

Люди, но в этой плотности — одиночество. Масса печали и тоски по утраченному.

Что я утратила?

Я не помню точно.

С первой секунды я решаю здесь жить.

Абсолютно сдаться этой неопределённо-родной, слишком близкой реальности.

Покидать, но всегда возвращаться обратно в Варанаси.

Что бы ни происходило, сколько бы смертей между нами не было.

Два неразделенных ума, две линии жизни.

Я и этот город — одно целое.

Старые трехэтажные дома, ступеньки, сырость.

Дворцы — словно мудрые старики глядящие в воду. Недействующие старые здания, некогда бывшие палатами царей, не ставшие коммерческими, доставшиеся людям как наследство. Теперь в этих дворцах живут деревья, цветы и обезьяны. Ничто здесь не приручено.

Разноцветные сари. Белые хлопковые простыни — они раскиданы, раскатаны, растянуты и сушатся под ногами. Их стирает специальная каста людей — «дхоби».

Молочно-белые коровы, смолисто-черные быки, обряженные в старые футболки козы. Там и тут гнёзда маленьких щенков. Бродячие йоги — «садху». Одни в длинных платьях отреченных от мира — оранжевых, цвета охры. Другие не носят ничего кроме набедренной повязки. Третьи — самые худые, в черных одеяниях.

Все это переплетено кружевами тумана и надписей. Все напоминает мне все мои прошлые жизни в Индии. Все эти люди совсем как я сейчас — не имеют завтра.

Варанаси — центр классической индийской музыки. Здесь родился музыкант Рави Шанкар. Здесь практикуют «раса йогу» — очищение чувств и эмоций при помощи звука.

К реке приходят два флейтиста. Слышны припевы и музыка: «Харе — Рама — Харе Рам — Сарасвати Мата — Дурга ма — Харари ла-ла Харари-ла-ла... Морарилал- сурисури — Сарасвати Мата».

Ганга застыла, движется без течения.

Вместе с этой музыкой под желтым светом высоких фонарей вырастает человеческая фигура. Мужчина закатывает обе штанины и погружается по колено в воду.

Он наматывает на локоть толстый канат и уходит по воде, на лодке, в совершенную темноту.

«Плюх-плюх» — веслами по лунной глади. Пока совсем никого не остается. Ни лодочников, ни музыкантов. Только вода и девушка.

Я смотрю на саму себя в отражении. Слева дворец, справа — дворец, дальше — густой туман. Стряхиваю воду двумя руками, складываю ладони у сердца — это приветствие и прощание с Гангой.