Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг Страница 100

— Тебя исключат, — сказал он.

Вновь я подумал, что между Натом и Кэрол есть что-тожутковато общее, почти две стороны одной медали — мужская и женская. Я выдавилулыбку, но Нат не улыбнулся в ответ. Лицо у него было маленькое, бледное,осунувшееся. Идеальное лицо янки. Увидите тощего типчика, который всегдаобгорает, а не загорает, чьи понятия об элегантности включают галстук-шнурочеки щедрую дозу “Вайтейлиса” в волосах — типчика, который по виду ни разу толкомне посрал за три года, — так типчик этот почти наверняка родился и вырос ксеверу от Уайт-Ривер, Нью-Хэмпшир. А на смертном одре его последними словамипочти наверняка будут: “Клюквенный соус”.

— Не-а, — сказал я. — Не дергайся, Натти. Все в норме.

— Тебя исключат, — повторил он. Его щеки заливала тусклаякирпично-красная краска. — Вы со Скипом лучшие ребята, каких я знаю. В школеникого на вас похожего не было, то есть в моей школе, а вас исключат, и так этоглупо!

— Никто меня не исключит, — сказал я.., но с прошлого вечерая допускал мысль, что это возможно. Я не просто “сползал” в опасную ситуацию, яуже по уши увяз в ней. — И Скипа тоже. Все под контролем.

— Мир летит в тартарары, а вас двоих исключат из-за“червей”! Из-за дурацкой хреновой карточной игры!

Прежде чем я успел что-нибудь сказать, он ушел. Отправилсяна север насладиться индейкой с начинкой по рецепту его мамы. А может быть, иисчерпывающей ручной работой Синди сквозь брюки. А почему бы и нет? Это же ДеньБлагодарения.

Я не читаю свои гороскопы, редко смотрю “Икс-файлы”, ни разуне звонил “Друзьям парапсихологии”, и тем не менее я верю, что мы все иногдазаглядываем в будущее. И когда я днем затормозил перед Франклин-Холлом встареньком “универсале” моего брата, я вдруг почувствовал: она уже уехала.

Я вошел. Вестибюль, в котором обычно сидели в пластмассовыхкреслах восемь-девять ожидающих джентльменов, выглядел странно пустынным.Уборщица в синем халате пылесосила ковер машинной работы. Девочка за справочнымстолом читала журнал и слушала радио. Не более и не менее, как “? иМистерианс”. Плачь, плачь, плачь, детка, 96 слез.

— Пит Рили к Кэрол Гербер, — сказал я. — Вы ее не вызовете?Она подняла голову, отложила журнал и одарила меня ласковым, сочувственнымвзглядом. Это был взгляд врача, который должен сказать вам: “Э.., сожалею..,опухоль неоперабельна. Не повезло, дружище. Налаживайте-ка отношения сИисусом”.

— Кэрол сказала, что ей надо уехать раньше. Она поехала вДерри на скоростном “Черном медведе”. Но она предупредила меня, что вы придете,и попросила передать вам вот это.

Она протянула мне конверт с моей фамилией, написаннойпоперек. Я поблагодарил ее и вышел из Франклина с конвертом в руке. Я прошел подорожке и несколько секунд постоял у моей машины, глядя на Холиоук, легендарныйДворец Прерий и приют похабного человечка-сосиски. Ниже ветер гнал по ЭтапуБеннета шуршащие волны сухих листьев. Они утратили яркость красок; осталасьбурость ноября. Канун Дня Благодарения, врата зимы в Новой Англии. Мир слагалсяиз ветра и холодного солнечного света. Я опять заплакал. И понял это по теплуна моих щеках.

Я забрался в машину, в которой накануне вечером потерял своюдевственность, и вскрыл конверт. Внутри был один листок. Краткость — сестраостроумия, сказал Шекспир. Если так, то письмо Кэрол было остроумно дочертиков.

Милый Пит,

Пусть нашим прощанием останется вчерашний вечер — что мымогли бы к нему добавить? Может я напишу тебе в университет, может, не напишу:сейчас я настолько запуталась, что попросту ничего не знаю. Э-эй, я еще могупередумать и вернуться!) Но, пожалуйста, позволь мне первой написать тебе,ладно? Ты сказал, что любишь меня. Если да, так позволь мне первой написатьтебе. А я напишу, обещаю.

Кэрол

P.S. "Вчерашний вечер был самым чудесным, чтокогда-либо случалось в моей жизни. Если бывает лучше, не понимаю, как людиспособны остаться жить.

P.P.S. Сумей прекратить эту глупую Карточную игру.

Она написала, что это было самым чудесным в ее жизни, но онане добавила “люблю”. И только подпись. И все-таки… “сели бывает лучше, непонимаю, как люди способны остаться жить”. Я понимал, о чем она. Перегнулся ипотрогал сиденье там, где она лежала. Где мы лежали вместе.

"Включи радио, Пит. Я люблю старые песни”. Я посмотрелна часы. К общежитию я подъехал загодя (быть может, сыграло рольподсознательное предчувствие), и только-только пошел четвертый час. Я вполнеуспел бы на автовокзал до того, как она уехала бы в Коннектикут.., но я несобирался этого делать. Она была права: мы ослепительно попрощались в моемстаром “универсале”, и все сверх того было бы шагом вниз. В лучшем случае мы быпросто повторили уже сказанное, в худшем — вымарали бы прошлый вечер в грязи,заспорив. “Нам нужна информация”…

Да. И мы ее получили. Бог свидетель, еще как получили! Ясложил ее письмо, сунул его в задний карман джинсов и поехал домой вГейтс-Фоллс. Сначала мне все время туманило глаза, и я то и дело их вытирал.Потом включил радио, и музыка принесла облегчение. Музыка всегда помогает.Сейчас мне за пятьдесят, а музыка все еще помогает. Сказочное безотказноесредство.

Я вернулся в Гейтс около пяти тридцати, притормозил, когдапроезжал мимо “Фонтана”, но не остановился. Теперь мне хотелось поскореедобраться до дома — куда больше, чем кружки шипучки и обмена новостями сФрэнком Пармело. Мама встретила меня заявлением, что я слишком исхудал, аволосы у меня слишком длинные и что я “сторонился бритвы”. Потом она села всвое кресло-качалку и всплакнула в честь возвращения блудного сына. Отецчмокнул меня в щеку, обнял одной рукой, а потом прошаркал к холодильнику налитьстакан маминого красного чая. Его голова высовывалась из высокого воротастарого коричневого свитера, словно голова любопытной черепахи.

Мы — то есть мама и я — думали, что он сохранил двадцатьпроцентов зрения или даже больше. Точно мы не знали, потому что он очень редкочто-нибудь говорил. Результат несчастного случая в упаковочной, жуткого паденияс высоты второго этажа. Левую сторону его лица и шеи испещряли шрамы; надвиском была вмятина, где волосы больше не росли. Падение затемнило его зрение ивоздействовало на психику. Но он не был “полным идьстом” — как выразился одинговнюк в парикмахерской Гендрона, не был он и немым, как думали некоторые люди.Девятнадцать дней он пролежал в коме. А когда очнулся, почти перестал говорить,и у него в голове часто возникала путаница, но временами он был тут весьцеликом, в полном наличии и сохранности. И когда я вошел, он был тут вполнедостаточно, чтобы поцеловать меня и крепко обхватить одной рукой — его манераобнимать с тех пор, как я себя помнил. Я очень любил моего старика.., а послесеместра за карточным столом с Ронни Мсилфантом я понял, что умение болтатьязыком — талант, сильно переоцениваемый.