Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг Страница 105

Он вынырнул, держа в руках старый бушлат, и повернул его так,чтобы я увидел спину. На ней красовался воробьиный следок, гораздо болееаккуратный, чем мой. Нат использовал серебряную клейкую ленту. Теперьзахохотали мы оба.

— Два идиота — одна работа, — сказал я.

— Ерунда! Великие умы сходятся.

— И это означает то, что означает?

— Ну.., во всяком случае, то, что я думаю. А что теперь науме у тебя, Пит?

— На каком еще уме? — спросил я.

Энди Уайт и Эшли Райе в университет не вернулись — итоговосемь вон. Для нас, остальных, явная перемена к худшему наступила напротяжении трех дней перед первой зимней вьюгой. То есть явная для всехостальных. Для тех же, кто пылал в лихорадке, это выглядело всего лишь какшаг-другой к северу от нормального положения вещей.

До каникул карточные квартеты в гостиной в течение учебнойнедели имели тенденцию распадаться и составляться заново, а иногда и вовсепрекращали существование, пока игроки расходились на занятия. Теперь ониоставались почти статичными. Перемены случались только, если кто-то,пошатываясь, отправлялся спать или менялся столом, чтобы оказаться подальше откарточной сноровки Ронни и его неумолчного злоехидного трепа. Такое постоянствообъяснялось тем, что по большей части игроки третьего этажа вернулись не дляполучения дальнейшего образования; Барри, Ник, Марк, Харви — и не знаю, сколькоеще — практически махнули рукой на занятия и вернулись только, чтобы продолжитьборьбу за абсолютно бесполезные “турнирные очки”. Многие ребята на третьемэтаже Чемберлена теперь, по сути, занимались исключительно “червями”. Как нигрустно, Скип Кирк и я входили в их число. В понедельник я посидел на двухлекциях, потом сказал “насрать” и на остальные не пошел. Во вторник я прогулялвсе, ночью во вторник играл в “черви” во сне (мне запомнился отрывок сна: яуронил Стерву и увидел, что у нес лицо Кэрол), потом всю среду играл наяву.Геология, социология, история.., названия, за которыми ничего не стояло.

Во Вьетнаме эскадрилья В-52 разбомбила скоплениевьетконговцев под Донг-Хо. Кроме того, она умудрилась разбомбить ротувоенно-морской пехоты США, убив двенадцать и ранив сорок человек — тру-ля-ля,вляпались. А прогноз погоды на четверг — густой снег, переходящий к полудню вледяной дождь. Мало кто из нас обратил внимание на этот прогноз. И уж, вовсяком случае, у меня не было никаких причин предвидеть, что обещанный снегопадизменит направление моей жизни.

В среду я лег спать за полночь и спал тяжелым сном. Если мнеснились “черви” или Кэрол Гербер, я этого не помню. Когда я проснулся в восемьутра в четверг, снег валил так густо, что я с трудом разглядел светящиеся окнаФранклин-Холла напротив. Я принял душ, потом побрел по коридору посмотреть,началась ли игра. Один столик был занят. Ленни Дориа, Рэнди Экколс, БиллиМарчант и Скип. Вид у всех был бледный, небритый и усталый, будто они просиделитут всю ночь. А может, и просидели. Я прислонился к косяку, следя за игрой.Снаружи в снегу происходило что-то куда интереснее. Но мы внутри узнали об этомтолько позже.

Том Хакеби жил в Кинге, втором мужском общежитии нашегокомплекса. Века Оберт жила во Франклине. За последние три-четыре недели ониочень подружились, а потому ходили в столовую вместе. В это снежное утро наисходе ноября они возвращались после завтрака и вдруг увидели, что на севернойстене Чемберлен-Холла появилась надпись. Эта стена была обращена к остальномугородку.., и, в частности, к Восточному корпусу, где большие корпорации вели собеседованияна заполнение вакансий.

Они свернули туда, сошли с дорожки в снег — к тому времениего навалило примерно четыре дюйма.

— Погляди, — сказала Бека, кивая на снег. По нему тянулисьстранные следы — не отпечатки подошв, но словно бы борозды, а по их сторонам —пунктир глубоких кружков. Том Хакеби сказал, что это похоже на следы лыж илыжных палок. Ни он, ни Бека не подумали, что следы эти мог бы оставить человекна костылях. То есть тогда не подумали.

Они подошли к стене общежития. Буквы были большие и черные,но к этому моменту снег валил так густо, что только с шагов десяти они сумелипрочесть слова, которые кто-то набрызгал черной краской.., причем в состоянииполнейшего бешенства, если судить по корявости букв (опять-таки им не пришло вголову, что человек, когда он пишет струей краски из пульверизатора,одновременно удерживая равновесие на костылях, не может заботиться обаккуратности букв).

Надпись гласила:

Е…ый Джонсон! Президент-убийца! США, вон из Вьетнама сейчасже!

Я читал, что есть преступники — возможно, очень большоечисло преступников, — которые подсознательно хотят, чтобы их поймали. Думаю,именно так обстояло дело со Стоуком Джонсом. Ради чего бы он ни поступил вУниверситет Мэна, этого он явно там не нашел, Я думаю, он решил, что насталовремя уйти, а раз так, так перед этим он сделает наиболее внушительный жест,доступный человеку на костылях.

Том Хакеби направо и налево рассказывал, какая надписьукрашает стену нашего общежития. Бека Оберт тоже языка за зубами не держала, исреди тех, с кем она поделилась новостью, была староста второго этажаФранклина, тощая, очень правильная девица по имени Марджери Статтенхеймер. К1969 году Марджери стала видной фигурой в студгородкс — организатор и президент“Христиан за университетскую Америку”. ХУА поддерживали войну во Вьетнаме, и ихкиоск в День Поминовения продавал булавки с флажками, которые приобрели такуюпопулярность благодаря Ричарду Никсону.

По расписанию в четверг у меня было обеденное дежурство воДворце Прерий, и хотя я прогуливал занятия, мне и в голову не пришло бы невыйти на рабочее дежурство — так уж я устроен. Я уступил мое место в гостинойТони ДеЛукка и около одиннадцати отправился в Холиоук выполнять своиобязанности в посудомойной. Я увидел, что в снегу топчется большая толпастудентов и все смотрят на северную стену нашего общежития. Я пошел туда,прочел призыв и сразу понял, кто его написал.

На Беннет-роуд у дорожки, ведущей к боковой двериЧемберлена, стояли голубой седан Университета Мэна и одна из университетскихполицейских машин. Там же стояла Марджери Статтенхеймер рядом с четырьмяуниверситетскими полицейскими, мужским деканом и Чарльзом Эберсоулом,заместителем ректора по дисциплинарным вопросам.

У стены, когда я подошел туда, толпились человек пятьдесят;за пять минут, пока я стоял там, вытягивая шею, к ним добавились еще двадцатьпять. А к тому времени, когда я в четверть второго кончил ополаскивать исоставлять и зашагал назад в Чемберлен, там стояли и глазели уже человекдвести, разбившись на небольшие кучки. Полагаю, теперь трудно поверить, чтокакое бы то ни было граффити могло привлечь столько народу, да еще в предельнодерьмовый день в смысле погоды, но мы тут говорим о совсем ином мире, том мире,в котором ни единый журнал в Америке (за исключением “Попьюлар фотографи”, да ито крайне редко) не поместил бы нагую человеческую фигуру, до того нагую, чтобыли бы видны волосы на лобке; где ни единая газета не посмела бы даже косвеннонамекнуть на сексуальную жизнь политического деятеля. Это было до того, какАтлантида ушла на дно. Это было очень давно и очень далеко. В мире, где минимумодин клоун угодил в тюрьму за матерное слово, произнесенное перед публикой, адругой заметил, что в “Шоу Эда Салливана” разрешалось упоминать о члене любогообщества, но только не о его члене. Это был мир, где кое-какие слова еще неутратили способность шокировать.