Когда возвращается радуга. Книга 2 - Вероника Горбачева Страница 11

Султан, наконец, разомкнул уста.

— Смотри, Рыжая Ирис. Смотри. Ты должна это запомнить.

Портреты. Портреты. Портреты на стенах, колоннах, в простенках… Суровые, грозные лики. Воинские шлемы и пышные тюрбаны. Венцы, короны, драгоценные реликвии. Глаза, глаза, глаза, смотрящие, казалось, прямо на неё, в упор, со всех концов зала, куда бы она в страхе не повернулась…

— Эртогрул Первый.

Голос Хромца загрохотал в её ушах, словно рокот боевого барабана. И… отрезвил, развеяв наваждение, приведя в чувство.

— Эртогрул Первый, отец Османа Первого, имя которого носит наша династия. Запомни его. Он умел выбирать правильно. Вступившись однажды за тех, кто проигрывал на поле боя, он помог им победить, и впоследствии получил в виде благодарности удж, кусок земли, к которому его потомки за несколько веков прирастили новую империю. А вот и сам Осман Первый, Фахр уд-Дин Осман-бей… Правил двадцать пять лет, четверть века, весьма долго по тем временам, когда, порой, в междоусобицах троны не успевали нагреться под седалищем одних властителей, а их уже меняли другие. И умер Осман в почёте и уважении, своей смертью, что тоже редкость… Орхан… Мурад… Баязид Первый, молниеносный…

Заложив руки за спину, он неспешно прохаживался вдоль полотен.

Ирис невольно приблизилась.

Закон Пророка не разрешал изображать людей. Потому-то ей редко удавалось видеть настоящие портреты, разве что на полотнах иноземных художников, в посольских домах Галаты. Или на гравюрах, в книгах из библиотеки эфенди… Кто же смог в своё время запечатлеть этих людей, да так живо, ярко? Из уроков истории она знала, что от основателя династии, великого Эртогрула, их отделяет не менее трёхсот лет; значит, и тогда водились на земле талантливые рисовальщики, сумевшие передать и печать жестокости на суровом лице, и величественность, и усталость в чёрных глазах

Султан меж тем вышагивал дальше и называл имена:

— Мехмед Первый, правил до самой смерти…

— Мурад Второй отрёкся от престола в пользу своего сына…

— Мехмед Второй, оказался слаб, как правитель, свержен янычарами, передал власть отцу, тому самому Мураду Второму. Тот правил ещё пять лет. После его кончины выживший и поумневший сын вновь оказался на троне. Это он взял Константинополь и сделал его новой столицей…

— Селим Первый. При нём Османия раздвинула границы вдвое, сам же Селим получил прозвище «грозный», за то, что безжалостен был не только к завоёванным народам, но и к собственному. Одна резня шиитов чего стоит…

— Баязед Второй, Нерешительный…

Ирис вглядывалась в знакомое и незнакомое лицо — и не слышала Хромца. Она даже не подозревала, что тот давно уже молчит, впившись в неё взглядом…

Разве отец был седой? И почему он такой старый? Хоть она и видела его нечасто, но в её памяти он оставался молодым, чернобородым, с тоненькой ниточкой красивых усов, без морщин вокруг глаз. И… не такой тучный.

— Но это же не он… — прошептала она. И опомнилась.

— Здесь твой отец таков, каким стал незадолго до смерти, — холодно ответил Хромец. — Во время бунта его сильно изувечила собственная охрана. Но он отважно сражался — и выжил, хоть и лишился возможности ходить. Не достойно мужчины — добивать убогих, а потому — я дал ему возможность прожить остаток дней в изгнании. Ирис, дочь Баязеда, скажи мне правду, не лги: ты собираешься мстить за своего отца?

Она перевела затуманенный взгляд на Чингизида. О чём он?

Ах, да…

Вновь глянула на портрет. На Хромца. Покачала головой.

— Нет, Повелитель. Не вижу в том смысла.

— Почему? — спросил тот с каким-то болезненным любопытством.

— Потому что…

Она на мгновение прикрыла глаза. Словно погасли две чудесных изумрудных звезды… но вот снова вспыхнули.

— Потому, что мой эфенди никогда не назвал бы своим другом человека, достойного ненависти и мщения. Он любил и уважал вас. А я… любить не могу, но уважаю и признаю, как Государя. Теперь вы меня казните?

Смуглое лицо Тамерлана не дрогнуло ни единым мускулом.

— Нет, Рыжекудрая Ирис. Я обещал своему другу, что отпущу тебя во Франкию — и отпускаю. Во имя его. Но помни: даже за морем, в какой бы стране не оказалась — ты остаёшься угрозой для меня и моих детей, тех, что есть, и тех, что будут. До тех пор, пока…

— Пока? — эхом откликнулся девичий голос.

— Пока ты не примешь другую веру. Выйдешь ли замуж за христианина или иудея, за ищущего дзен или поклоняющегося многоруким богам — и, по закону Империи, потеряешь право на престол Османов, вернее, не ты сама, а твои возможные дети.

— И тогда я стану для вас безопасной?

Она сморгнула. Туман в глазах не желал рассеиваться.

— Тогда ты станешь безопасной для Османской короны. Навсегда. Но ты не можешь всю жизнь оставаться вдовой. Замужество, принятие новой веры и ребёнок, рождённый в твоей новой вере — вот твоё спасение. Даю тебе два года. Этого достаточно, чтобы красивой, молодой и богатой вдове найти подходящего избранника. Я напишу королю Генриху, он поможет с выбором. Если через два года ты не будешь хотя бы в тягости — я пошлю Али-Мустафу за твоей головой, и он привезёт мне её, будь уверена.

— Два года, — прошептала Ирис.

— Да, рыжая дева. Ведь всё ещё дева, не так ли?

— А если… — Она вдруг дерзко взглянула прямо в лицо султану. — Если я найду другой способ?

Он неожиданно рассмеялся.

— Тогда я полностью уверую в то, что мой друг — пророк, и, предвидя наш нынешний разговор, научил тебя, как обороняться! Вот тебе моё слово, маленькая лиса: если через назначенный мною срок твоё существование станет для меня безопасным — я навсегда забуду о планах пресечь твою жизнь. Клянусь всеми именами Аллаха, так и будет!

Ирис опустила глаза… и слабо улыбнулась.

— Так и будет. Принимаю твою клятву, Повелитель. И… благодарю.

Вспыхнули и погасли факелы. В полумраке сверкнул голубой глаз Хромца, не распознавший за время разговора ни капли лжи или попыток притворства. Ибо Ирис была верна правилу, привитому дорогим эфенди: не лгать!

Султан сдержал вздох, рвущийся из груди.

Да. В этой девочке чувствовалась кровь Османов. И… Чингизидов, наверняка, недаром, поговаривают, у них, задолго до появления на свет Эртогрула, были общие предки. Иначе откуда у девчонки такой своеобразный разрез глаз и высокие скулы?..

— Тебя ждёт корабль, — бросил по-прежнему сухо. — И, надеюсь, удача. Да хранит тебя Всевышний и тот бог, кого ты потом изберёшь. Спроси у капитана название корабля.

Это были его последние слова, сказанные Ирис.

Хромец повернулся — и вышел, печатая шаг. Бросил на ходу охранникам: