Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис Страница 27

Агни захотел прояснить всё это. Он сказал так: «Асмунд Старый добр и мудр. Когда он слышит вести о грядущем сражении, то хочет участвовать в нём, ибо в прошлом был великим воином, и его руки обагрены кровью многих врагов. Он предан своему роду и считает недостойным оставаться дома, когда все собираются на битву. Для него ненавистна сама мысль о смерти на соломенной подстилке».

«Верно, – подтвердил кто-то ещё, – и более того, он видел, как в битве пали его любимые сыновья, поэтому любой воин в расцвете сил дорог ему, и он боится за судьбу каждого».

«Точно, – добавил третий. – Асмунд умеет предвидеть, и, возможно, Тиодольф, разгадав значение его слов, ты расскажешь нам, что он имел в виду».

Тиодольф же молча размышлял обо всём сказанном.

Но вот гостей провели к столу, и в зале, и снаружи, и по всей равнине начался пир. Нарядные девушки из рода Дейлингов по двое или по трое ходили среди воинов. Они подавали им еду и питьё, пели песни, играли на арфе и на флейте, которая то смеялась, то плакала. Они были приветливы и ласковы со всеми, и радость воинов накануне битвы росла с каждым часом. У одного Тиодольфа на сердце было тяжело, но он не показывал виду. Он ходил из зала в тележный городок, а из городка обратно в зал, и всё это время со всеми был весел и приветлив. Он воспламенял сердца воинов, и они радовались, что у них такой славный князь, умеющий поднять дух и на пиру, и в битве.

Три дня спустя в женской половине бражного зала Вольфингов собрались оставшиеся дома женщины. День близился к вечеру. У большинства из них на сердце лежал груз сомнения, зародившегося, когда они провожали воинов. Вестей об отряде не было (да пока и не должно было быть), поэтому общая печаль тяготела над всеми лишь из-за того, что произошло на проводах. Вечер, как уже говорилось, ещё не наступил, но день подходил к концу, и всё вокруг выглядело утомлённым. Небо на юго-востоке заволокло тучами, и, казалось, вот-вот начнется гроза. Её признаки были видны не только в небе, но и в воздухе, и даже в том, как качались ветви и листья деревьев. Коров уже подоили, и дел в поле и в загоне почти не осталось. Женщины возвращались с пашни и с лугов на открытое пространство перед бражным залом, где росла истоптанная, покрытая пылью трава. Их усталые загорелые ноги, ступавшие по траве, тоже были в пыли. Женщины выглядели утомлёнными: кожа их иссохла, и даже пот на ней высох. Высоко подпоясанные платья посерели и потяжелели, растрепавшиеся волосы колыхались на сухом ветру, уже не таком свежем, как утром, но ещё не таком прохладном, каким он бывает вечером.

Стояло то время, когда все работы почти завершились, и усталость уже даёт о себе знать, – время, когда пора лечь спать, чтобы ненадолго забыться, до той минуты, когда низкое солнце, осветив своими лучами преобразившуюся землю, не означит наступление вечера. Волноваться не стоило, поскольку волнение ничего не могло изменить, но оставшиеся дома всё равно волновались в тот час, когда с работой уже почти покончено, а отдых и веселье ещё не начались.

Медленно, одна за другой, женщины проходили через Врата Жён, а рядом с Вратами на камне сидела Солнце Крова. Она наблюдала за возвращавшимися, остро подмечая всех и всё. Сама она тоже недавно вернулась с поля и ещё держала в руке мотыгу, которой работала, но лицо её и тело казались уже совсем отдохнувшими после изнурительного труда. Её синее платье не было подпоясано, тёмные распущенные волосы развевались по ветру, цветы, когда-то вплетённые в них, теперь, увядшие, лежали на траве перед девушкой. Солнце Крова разулась, чтобы дать отдохнуть своим утомлённым ногам. Левая рука её, разжатая, свободно лежала на колене.

Девушка не шевелилась, но лицо её не выглядело безмятежным. Ясные глаза, сиявшие, как две звезды на сумеречном небе, смотрели внимательно, губы были сжаты, брови сдвинуты, словно она старалась придать форму каким-то непростым мыслям, хотела выразить их словами, понятными всем.

Так она и сидела, примечая всё, что творилось вокруг, и женщина за женщиной проходили мимо неё в дом. Наконец, она медленно поднялась – к дому шли две девушки, ведя между собой ту самую старушку, с которой Солнце Крова разговаривала на Холме Речей. Солнце Крова пристально посмотрела на старушку, но, если и узнала, то не подала виду. Старушка же, подойдя ближе, заговорила. Обращаясь к Солнцу Крова, равно как и ко всем остальным, она говорила так нежно, будто все её года со временем превратились в ласковые речи. А сказала она вот что: «Можно мне сегодня остаться здесь, о, Солнце Крова, милая провидица могучих Вольфингов? Может ли бродяжка сидеть рядом с Вольфингами и есть их пищу?»

Мягким ровным голосом Солнце Крова ответила ей: «Конечно, матушка. Тот, кто несёт с собой мир, желанный гость Вольфингов, и никто не спросит у тебя, зачем ты пришла, но все мы будем слушать твои слова. Это не моя воля – таков обычай нашего рода. Я отвечаю тебе только потому, что ты заговорила именно со мной, но у меня нет власти, я и сама здесь чужая, правда, служу дому Вольфингов и люблю его так, как пёс любит хозяина, который его кормит, и детей хозяина, которые с ним играют. Входи, матушка, пусть возрадуется твоё сердце, а заботы покинут тебя».

Солнце Крова вновь села, а старушка, подойдя к ней ещё ближе, опустилась на пыльную траву, погладила прекрасную руку девушки и поцеловала её. Казалось, ей не хотелось её отпускать. Девушка же, ласково посмотрев на старушку, улыбнулась. Наклонившись, она поцеловала её в старческие губы и сказала: «Подруги, позаботьтесь об этой бедной мудрой страннице. Пусть ей будет уютно у нас. Она друг Вольфингам. Я видела её раньше и разговаривала с ней. Она любит нас. А я пока останусь здесь. Возможно, когда я вернусь в дом, мне будет, что сказать вам».

И верно, Солнце Крова не имела власти в роду Вольфингов. Вместе с тем, люди так любили её за мудрость, красоту и добрые слова, что спешили исполнить любые её желания, будь то мелкие или большие просьбы. Теперь же, после того, как старушка приласкала её, всем показалось, что Солнце Крова стала ещё прекраснее. Такой красоты они никогда и не видели. Даже вечерняя усталость была забыта, и все почувствовали себя словно бы проснувшимися на рассвете после счастливого отдыха, когда день только предстаёт пред людьми, полный новых дел и забот.

Вольфинги с готовностью провели старушку в бражный зал. Её посадили на женской половине, омыли ей ноги, принесли еду и питьё, изо всех своих сил стараясь угодить ей, чтобы она отдыхала, ни о чём не заботясь. Старушка и сама радовалась, восхищаясь красотой женщин Вольфингов, она хвалила их за проворство и задавала много вопросов о ткачестве, прядении и чесании шерсти. (Впрочем, ткацкие станки стояли в ту пору без дела, ведь тогда была середина лета, и к тому же мужчины ушли на войну.) Эти вопросы казались Вольфингам странными, ведь они думали, что ткачество должно быть известно всем женщинам, но они решили, что старушка пришла издалека, а потому и спрашивает их об этом.

Потом старушка стала сказывать Вольфингам о давно прошедших временах и далёких странах, и эти сказания были такими удивительными, а сама она с такой радостью делилась ими, что вечернее время прошло очень быстро, и наступила полночь.