Спасения не будет - Рина Белая Страница 63

Прознав о случившемся, матушка вызвала Шампуса на разговор. Общаясь с королевой на равных, Шампус в очередной раз подтвердил свой статус нежелательной при дворе персоны. А поскольку ни «выкинуть», ни наказать его она не могла, то на этом, думаю, инцидент со мной, можно считать исчерпанным.

Следующим днем я застала матушку в крайне возбужденном состоянии.

«Наглец», — твердила она, меряя комнату шагами. «Это я-то должна искать коневодов?! Да кто в здравом уме согласится заняться созданием породы более совершенной, невосприимчивой к боли?! Наглец! Каков наглец! Как он может указывать, что мне делать?!»

Такое поведение матушки меня несказанно обрадовало. Гнев — лучшее лекарство. Он незаметно влезет «под кожу» и поможет ей продержаться до приезда отца. Я лично прослежу за этим!

Чудесно! Просто чудесно! Оказывается, у нашего темного богатое воображение! Думаю, вряд ли найдутся коневоды, которые рискнут бросить вызов самой природе.

Но какое это уже имеет значение!» …

На этих словах я прервала чтение. Интересно, что бы сказала инфанта, очутись она в наше время в королевской конюшне, где так комфортно себя чувствуют гордые представители салтедской верховой породы? Думаю, она бы уже не смеялась. То, что поначалу казалось бредом изъетого темной магией сознания, со временем стало новой реальностью. Не знаю, на какие ухищрения пошел Шампус, и сколько голов полегло ради его затеи, но результат превзошел все ожидания. Конечно, у породы есть внешний недостаток — привычную шерсть заменяют гибкие чешуйки, шейный гребень напоминает огрубевшую змеиную кожу, исключая рост гривы и челки, а глаза наполнены свинцовым холодом. Но что значит этот недостаток в сравнении с иммунитетом, который приобрел конь? Пущенные в него смертоносные заклинания он давил, как цветы в поле.

Природа оказалась невероятно уступчива.

Я улыбнулась и, осторожно перевернув страницу, продолжила чтение:

«Какое доброе утро!

За окном слуги выдыхали морозные облачка пара, и, готовясь ко дню рождения наследницы, водили по воздуху руками, сооружая посреди зеленого газона изо льда удивительные скульптуры. Улыбалась сестра, под руку прогуливаясь с матушкой и что-то увлеченно с ней обсуждая.

Повинуясь всеобщему настроению, я вышла во двор, как вдруг меня сложило пополам. Желудок исторгнул свое содержимое. На глазах у всех! Виной этому стали маленькие щенята с окровавленными ушами и купированными хвостами, которых наш псарь, приволок ранним утром на псарню. Как же мне стало плохо. И больно…

Этот недуг преследует меня с юных лет. Я хорошо помню тот возраст, когда мои ровесники открывали в себе способности к магии и учились владеть стихиями, я же к тому моменту уже различала основные оттенки боли и знала, когда домашним действительно плохо, а когда некоторые из них умело манипулируют старшими…

Стихийная магия мне не доступна, однако, я слышу боль. Я вижу изменчивое кружево теней, оплетающее живое существо. Вижу его в биении сердца, слышу в дыхании, ощущаю тяжесть, которой наполняется страдающее тело.

Есть боль мимолетная, едва ощутимая, которая не успевает обрести форму и воплотиться во что-то большее, чем тонкий след, который оставляет грифель карандаша, царапая чистый лист бумаги.

Есть боль подобная воску, горячие капли которого, сливаясь с кожей, обжигают ее и тянут. Эта боль, как фальшивая нота, нарушает покой в душе, но лишь на короткий миг. Мелодия выравнивается, и жизнь вновь наполняется красками.

Есть боль с обликом древней старухи. Она подкрадывается тихими шагами, и незаметно обвивает своими объятиями. Медленно осушая тело, она обесцвечивает волосы и сковывает движения, лишает сна и покоя, пока не наступает тот момент, когда глаза закрываются, и живое уходит в лучший мир.

Есть боль как вспышка алого цвета. Она захватывает врасплох, ослепляет, разрушает сознание, парализует волю. Запахи, звуки — все замыкается в узкий круг, из которого нет выхода, и подчас, гибель приходит раньше, чем успеваешь это понять. Примерно это и произошло с гнедым жеребцом, последние секунды жизни которого были переполнены болью.

Но самая ненавистная мне боль, та, которая подобна злому духу. Проникая в тело, она разрывает изнутри, заставляя гореть в агонии. Тело стягивают плотными лентами, и чувство безысходности становится единственным. Конечным.

И как бы мне не хотелось покинуть этот ненавистный мир боли, наглухо закрыв за собою дверь, я вынуждена оставаться неотъемлемой его частью. Матушка, темно-гнедой конь, щенята — все это бессчетные призраки боли, от которых нет спасения. Облегчение приносит лишь уединение, которое дарит невозмутимая тишина библиотеки и темнота моих покоев. Как оказалось, уберечь меня от боли могут еще и объятия темного, но об этом я не хочу даже думать».

И без того бледные буквы стали еще светлее и, стоит заметить, несколько тоньше. На тексте появились первые кляксы, которые говорили о том, что перо подолгу зависало над бумагой, но этого, по всей видимости, инфанта не замечала.

Я закрыла глаза, давая им небольшой отдых. А после продолжила чтение.

«Мелькали дни, все больше наполняя душу тревогой за матушку. Ей становилось все хуже. Застывший взгляд, неестественно прямая спина делали ее похожей на статую. Я хотела утешить ее, подбодрить, но не находила слов, а потому продолжала безучастно наблюдать ее угасание.

Привычно толкнув дверь в покои матушки, я застала картину, от которой мое сердце забилось болезненно быстро. Сестра стояла на коленях перед матушкой и нежно обнимала ее руки, согревая их своим дыханием. Она тихо напевала нескладные песенки, пытаясь вызвать хотя бы подобие улыбки, но видя, что этот детский ритуал не помогает, сестра вскочила и выбежала вон, скрывая от меня свои слезы. Я забрала поднос с нетронутой едой и тоже удалилась.

Сестра ждала меня в галерее. Неожиданно выбив поднос из моих рук, она закричала, щедро делясь со мной своей болью и обвиняя меня в бездействии. В ее опухших от слез глазах я видела гнев и разочарование.

«Да что с тобой такое? Почему ты ведешь себя, словно тебе все равно!? Скажи мне правду», — ее голос сорвался.

«Хоть раз будь со мной откровенна, — тихо просила она. — Молчишь!? Мы в долгу перед ней. Слышишь? Ты в долгу перед ней! С пяти лет она не спала ночами, сидя около твоей постели. Всю свою любовь и заботу она отдала тебе! Она жила тобой, дышала тобой! Ты не можешь ее предать!» — задыхаясь от слез, сестра снова перешла на крик.

Не угасшее эхо ее голоса нарушил шелест шелковых юбок, и ко мне вдруг пришло понимание, что наследница трона стоит передо мной на коленях.

«Сделай же что-нибудь…» — слова распадались, едва касаясь моего сознания. Я уже не понимала их смысла. Я больше не могла здесь оставаться. Боль казалась невыносимой, ее становилось слишком много для меня одной: она сдавливала грудь, она заполняла все мои мысли. Понимая, что медленно начинаю сходить с ума, я снова оставила мольбы сестры без ответа и ушла.