Буря времен года - Эль Косимано Страница 8

– Не смотри на меня, – оборонительным тоном отвечает Поппи. – Мне, как и тебе, не нравится Хулио. Откуда мне знать, что она в нем находит?

Злость застилает мне глаза. Ох уж этот Хулио Верано (в прошлой жизни – Джейми Веласкез) – томный красавчик-Лето. Я гоню от себя образ, как он скользит на своем серфе, натертом воском для лучшего сцепления, выставляя на всеобщее обозрение смазанный кремом от загара обнаженный торс. Стараюсь не думать о бесчисленных способах, которыми он может убить Флёр. Остается надеяться, что ее передатчик включен. И что он не даст волю своим большим глупым губищам.

Поппи постукивает ручкой по столешнице.

– Что мне написать Гее в отчете?

– Мне-то откуда знать? – ворчливо отзываюсь я. – Не я же питаю слабость к Мистеру Будет Жарко.

– Да я не о Хулио говорю, а о том, что случилось тогда на горе! С тобой.

Я запускаю руку в волосы, изрядно отросшие за два месяца сна. Поппи права. Пропадание из сети – это серьезное нарушение правил. А уж если так поступают два Времени года одновременно, то и вовсе кажется подозрительным. Мы должны охотиться друг на друга, убивать и отправлять домой. Любое иное взаимодействие строжайше запрещено. Вся система устроена так, чтобы держать нас порознь. В узде. «Чтобы поддерживать природное равновесие», как говорит Кронос. Но временами я задаюсь вопросом, не стоит ли за этим нечто большее.

Поппи все еще ждет ответа. Наши с Флёр рассказы должны совпадать. Когда Флёр окажется в состоянии покоя, пройдут долгие месяцы, прежде чем она проснется.

– Разве у тебя нет заснятого на камеру материала, которым ты могла бы воспользоваться?

Она покусывает ноготь. Вздергивает бровь.

– Ты имеешь в виду те прекрасные десять секунд, когда Флёр выволокла тебя, брыкающегося и орущего, из леса? Ну да, есть.

Я едва сдерживаю колкое замечание.

– Вот и предоставь, что есть. После того, как она меня настигла, возникли технические трудности, и у меня пропал сигнал.

– И у Флёр тоже? – спрашивает она, посасывая зуб и явно не веря ни единому моему слову.

– Я пнул ее ногой и выбил ее передатчик. Она в ответ ударила меня ножом. Из-за тумана ей потребовалось больше времени. Чилл доставил меня домой. Тут и сказочке конец.

Я вытягиваю руку из-за спины Чилла и выключаю камеру. Чилл потирает глаза через пустую оправу и, моргая, смотрит на погасший экран.

– Ненавижу ее.

– Держи с ней ухо востро. – Я отрываю от груди последние липучки и иду в душ. – И дай знать, когда Флёр вернется.

Я захожу в комнату, примыкающую к нашей с Чиллом спальне, и открываю шкаф. На меня тут же обрушивается лавина свернутых планов Обсерватории, ловя которые, я случайно расплющиваю в кулаке лилии. Заталкиваю пыльные рулоны в дальний угол. Сто лет в них не заглядывал. Я составил их давным-давно, скрупулезно отмечая каждый лифт, вытяжное отверстие и дверь шкафа. Я нанес на план каждый выход в город и проход в катакомбы, который сумел рассмотреть через плексигласовые стены в конце нашего крыла, воссоздав то немногое, что еще помнил о расположенной под землей администрации. Все тщетно. Лайон повторял мне это всякий раз, как ловил за попыткой вскрыть замок или ползком выбраться из туннеля, в котором мне вообще не положено было находиться. «Сам посуди, Джек, – бывало, говорил он мне с вызывающей улыбочкой. – Даже сумей ты выбраться из Обсерватории, как бы ты выжил?»

Флёр права. Из этого места есть только один выход. И только один способ вернуться назад. Возможно, бороться и правда бесполезно.

Используя дверцу шкафа как ширму, я достаю из устроенного в старых кроссовках тайника отмычки и засовываю стержни в маленький металлический ящик в полу. Крышка откидывается, и я кладу сплющенные лилии поверх хранящейся внутри коллекции рождественских украшений. Всего их двадцать семь – по одному на каждый год, когда Флёр убивала меня. Из осени в осень я нахожу такой сувенир висящим на ветке дерева неподалеку от места моей последней смерти – и вырезанные на коре инициалы Дж. С. Я даже Чиллу никогда об этом не рассказывал. Вообще никому не признавался, что каждую зиму первым делом отправляюсь на поиски, а потом каждую весну организую пересылку украшения на свой собственный адрес.

Когда в первый год я обнаружил подвешенную на красной нитке хрупкую стеклянную снежинку вкупе со своими инициалами и датой смерти, то решил, что Флёр надо мной издевается. Но год от года эти подношения приобретали все более личный характер: кукла из молочного стекла с розовыми волосами, глиняный золотистый ретривер с выбитой на ошейнике кличкой, серебряный ангел с оттиском местной детской больницы, стопка крошечных фарфоровых книг с тщательно выписанными на корешках названиями… Каждое украшение давало новый ключ к пониманию личности Флёр, это были маленькие подсказки о ее настоящем или прошлом: о ее увлечениях, о месте, где прошло ее детство, о любимых школьных предметах, оттенках и цветах. От прошлогоднего сувенира – цветущей вишни, заключенной в стеклянный снежный шар, – у меня и вовсе перехватило дыхание. Мне показалось, что это ее видение будущего.

С лилиями, лежащими поверх разношерстного содержимого, мой серый ящик больше напоминает надгробие. Место, где желания умирают и обретают последний приют.

Я с грохотом захлопываю крышку и выхватываю из шкафа полотенце.

– Хоть мне-то расскажешь, что произошло? – спрашивает Чилл. Я замираю, не в силах повернуться к нему спиной, как бы ни хотелось. – Я твой куратор, Джек. И моя работа – знать, где ты находишься. Как прикажешь себя вести, когда ты меня отключаешь? Что на самом деле случилось наверху?

Я не хочу ему лгать. Просто не знаю, что сказать. Сам не понимаю, что происходит между мной и Флёр. И почему. И что это все означает. Перебросив полотенце через плечо, я шагаю в душ.

– Дай мне несколько лет, и я во всем разберусь.

Флёр

Ни намека на приближение лета. Ночь холодная и мрачная. В городе по-прежнему пахнет весной. Трижды нарушив правила, я перехожу Вудмаунт-авеню на красный, шлепая кроссовками по мелким лужам, отражающим яркие огни кинотеатра, в котором мы обычно встречаемся с Хулио. Я прижимаюсь спиной к стене, укрываясь от дождя под красным навесом. Лица спешащих мимо прохожих почти неразличимы под капюшонами и зонтами.

– Видишь его где-нибудь? – Я съеживаюсь в куртке Джека, поднятый воротник которой защищает от нагоняемых ветром клочьев тумана. Передатчик у меня в ухе безмолвствует. – Перестань, Поппи. Сколько можно дуться!

Со времени случая с Джеком на горе минуло почти два месяца. Я не рассказала ей всего, что произошло после того, как я выключила передатчик, чтобы ей не пришлось из-за меня лгать. Я не обязана докладывать ей все до мельчайших подробностей только потому, что она мой куратор. Некоторые моменты жизни я хочу сохранить для себя одной.

Но Поппи моего мнения не разделяет.