От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен Страница 12

Именно рост цен в аграрном секторе стал причиной столь резкого скачка, который мы наблюдаем в табл. 2.2. Сельскохозяйственные земли теперь простирались до южных степей и территорий Западной Сибири. Сравнительно низкая стоимость транспортировки стала толчком к формированию специализированных производственных моделей, что позволяло регионам сосредоточиться на выращивании тех культур, которые приносили максимальный урожай в условиях конкретной местности (Метцер. 1974). Известно, что повышение цен на зерно вкупе с завершенным ранее строительством канадской тихоокеанской железной дороги стало толчком к «пшеничному буму» и освоению прерий североамериканского континента. Аналогичные процессы в России оказали столь же решающее влияние на заселения российских «прерий» и западносибирских территорий.

Повышение производительности аграрного сектора усилило эффект повышения цен на зерно: рост объемов производства обгонял рост факторов производства. В период с середины 1880 г. до начала Первой мировой войны ежегодный рост производительности сельского хозяйства составлял 2,8 %. Примерно за этот же период площадь обрабатываемых земель ежегодно увеличивалась всего на 1,3 %, численность работников отрасли — на 1,4 %, а объем капитала сельского хозяйства — на 2,3 % [11]. При равновесном анализе — рост факторов производства составлял около 2,0 % в год, а производительности -0,8 % в год. Итого: увеличение объемов производства составляло 2,8 %, что превышало рост факторов производства, который составлял те же 2,0 %.

Столь высокие темпы роста производительности отрасли заставляют критически рассматривать точку зрения либералов и марксистов, по мнению которых сельская община в России препятствовала успешному становлению модернизационной модели развития аграрного сектора (Кингстон-Манн и Микстер. 1991; см. также: Керанс. 2000). Критика общинного строя в числе прочего подвергала осуждению характерную для него систему сельского хозяйства. Подобно западной модели, в России применялось трехпольное земледелие: основная часть пахотных земель вокруг деревни делилась на три больших участка, которые использовались под разные типы культур. Один засеивался пшеницей или рожью, второй — овсом или ячменем, а третий оставался под паром; распределение культур на участках менялось ежегодно. Участок каждого хозяйства состоял из полос (так называемая чересполосица), равномерно разбросанных по всем трем полям, что позволяло защитить урожай от капризов погоды. Кроме того, имелись луговые участки, служившие источником сена для корма рогатого скота в зимний период, и общинные выгоны, на которых пасли стадо деревни. Функционированием всей этой системы руководила деревенская община. История Западной Европы демонстрирует преимущественно негативную оценку такого метода ведения сельского хозяйства, поскольку считалось, что система «открытого поля» препятствует повышению продуктивности этой отрасли экономики (Аллен. 1992). По этой причине, например, разверстание общинной земли, позволяющее покончить с чересполосицей, стало одной из главных задач реформы Столыпина. На смену ей должна была прийти система закрытых участков (хуторов), считавшаяся значительно более эффективной.

Несмотря на то что в зернопроизводящих районах Европы эта система получила достаточно широкое распространение, перспективам ее реализации в российских условиях препятствовали различные факторы. И в первую очередь проблема заключалась в той роли, которую играла крестьянская община, выполняющая гораздо более обширные функции в жизни села и имевшая больше обязанностей, так как зачастую именно община являлась владельцем основной части земель. Только в провинциях Прибалтики, Украины и на территории Сибири значительная часть сельскохозяйственных владений находилась в частной собственности — независимые земледельцы получали ее по праву наследования.

С другой стороны, добрая половина всех крестьянских земель в России (участки, распределяемые между работниками, и владения, отчужденные позднее у дворянства) находилась в так называемой коммунальной собственности. Община имела право перераспределять участки между ее членами, что, по сути, являлось весьма распространенной практикой (Аткинсон. 1983, 74–75; Шанин. 1986, 76; Хох. 1989). По мнению либералов, такая система представляла собой контрпродуктивное ограничение частной собственности, ведущее к снижению производительности ввиду отсутствия у крестьян стремления к улучшению почвы на своем участке. И если Маркс мог допускать предположение, что российская общинная система является формой социалистической собственности (Шанин. 1983), то большевики в своих программах объявляли ее пережитком феодальной эпохи, инструментом, позволявшим зарождающемуся классу сельской буржуазии эксплуатировать безземельных крестьян. При этом ни либералы, ни марксисты не рассматривали возможность существенного повышения производительности российского аграрного сектора. И именно по этой причине факт столь значительного роста в сельском хозяйстве, который наблюдался в тот период, вызывает серьезные сомнения в правильности взглядов обеих групп.

Повышение урожайности зерновых культур было ключевым признаком роста производительности сельского хозяйства. Тем не менее если проследить его историю, то становится ясно, что столь позитивный на первый взгляд аспект экономической ситуации оказывал весьма неоднозначное влияние на общее состояние аграрного сектора в России. Объемы урожаев в российской сельскохозяйственной отрасли часто сравнивают с аналогичными показателями в странах Западной Европы, и это сравнение оказывается не в пользу России [12]. Так, например, по данным за 1910 г., урожай пшеницы в Англии составил порядка 2 т с га (что равняется 30 бушелям с акра) [13]; в России же этот показатель составил всего 700 кг с га (около 10 бушелей с каждого акра). Однако нельзя признать подобные сравнения правомерными, ведь климатические условия в этих странах существенно различались. Более подходящим регионом для сопоставления в данном случае является Канада с ее прериями и северные равнинные районы США. Подобно России, эти территории отличаются сухим климатом с холодными зимами и жаркими летними периодами. В гл. 4 будет проведен анализ показателей производительности в СССР и Северной Америке, однако в рамках текущей темы следует упомянуть об отдельных его аспектах. При первичном рассмотрении может сложиться впечатление, что российская экономика в конце XIX в. достигла значительных успехов: например, за период с 1880 г. до начала Первой мировой войны урожайность выросла с 400 до 700 кг/га. И все же эти достижения меркнут, когда речь заходит об аналогичном периоде истории американского сельского хозяйства. В Северной Дакоте, к примеру, в том же 1880 г. урожай пшеницы был значительно выше (около 1 т/га), а к 1913 г. этот показатель упал до 700 кг/га. Существует две причины, объясняющие столь высокие результаты сельскохозяйственного сектора в 1880 г. Во-первых, в этот период происходило освоение незаселенных — и чрезвычайно плодородных — прерий под сельскохозяйственные угодья. Во-вторых, наступило время необычно сильных дождей — этот фактор играл крайне важную роль, если учесть, что прерии располагались в засушливом климатическом поясе. И именно поэтому уже к началу 1920-х гг., когда плодородие почвы истощилось, климат стал более сухим, снизилась урожайность этих территорий.