Луначарский - Юрий Борев Страница 18

В большевистской газете «Рабочий и солдат» он обратил внимание на стихи Демьяна Бедного «Приказано, да правды не сказано»:

Нам в бой идти приказано: «За землю станьте честно!» За землю? Чью? Не сказано. Помещичью, известно! Нам в бой идти приказано: «Да здравствует свобода!» Свобода? Чья? Не сказано. А только — не народа! Нам в бой идти приказано — «Союзных ради наций». А главного не сказано: Чьих ради ассигнаций? Кому война — заплатушки, Кому — мильон прибытку. Доколе ж нам, ребятушки, Терпеть лихую пытку?

В правой газете «Биржевые ведомости» Луначарский нашел отповедь Демьяну Бедному: «В шестнадцати строках этой песни содержится вся соль, весь яд той большевистской проповеди, которая разложила столько частей нашей армии. Это стихотворение — ответ на все речи и усилия Керенского, Савинкова, Лебедева, Филоненко и других, стремящихся возродить мощь нашей армии, возродить ее дух, поколебавшийся под влиянием таких вот, как эта песня, „ядовитых посевов“».

Неожиданно для себя Луначарский нашел в плехановской газете «Единство» резкую критику стихотворения Маяковского «К ответу». В статье «Футурист-интернационалист» говорилось: «Если до сих пор только скучные прозаики победно боролись с „империализмом“ Милюкова, французов, англичан, то теперь за это дело взялся футурист Маяковский». И далее шли нападки на стихотворную технику.

Луначарский передал газеты Лещенко, тот стал их просматривать. Луначарский же вынул из портфеля сложенный листок бумаги, развернул его и продолжил ранее начатое письмо жене, все еще живущей в эмиграции:

«…При редакции „Новой жизни“ состоялось собрание имеющего скоро выходить нового социалистического сатирического журнала „Ткач“. Редактор его, футурист социал-демократ Брик. В литотделе участвуют футурист социал-демократ Маяковский, А. М. Горький-Пешков, твой слуга, Э. Кроткий, О. Л. д’Ор, Базаров, Левидов и другие. В художественном — Бенуа, Петров-Водкин, Альтман, Маяковский — тот преталантливый молодой полувеликан, зараженный кипучей энергией, на глазах идущей в гору и влево, — Лебедев и др.».

Письмо он опять не закончил. В дверях кафе появилась молодая, невысокого роста изящная женщина — Александра Михайловна Коллонтай. Она обвела взглядом зал, кивнула и помахала рукой каким-то знакомым за дальним столиком. Наконец она увидела Луначарского, звонким громким голосом поздоровалась с ним и его спутником, а потом вытянулась по стойке «смирно», как шталмейстер, задорно и торжественно объявила:

— Цирк «Модерн» ждет! Сегодня на арене чемпионы митингов Луначарский и Коллонтай выступают против меньшевиков и эсеров!

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Крик из окопа: «Не стреляйте! Здесь же люди!»

* * *

Вл. Соловьев утверждал: «Национализм так же разъедает нацию, как эгоизм — личность».

* * *

В 1914 году Уэллс сказал: «Мировая война доведет нас до полного маразма. Мир можно ожидать году в восемнадцатом-девятнадцатом. Немецкие войска не займут Париж, Лондон или Москву, и, наоборот, никто не войдет в Берлин — просто тот, кто будет окончательно истощен, сдастся на милость победителя».

* * *

Попав в окопы мировой войны, английский поэт Оуэн был потрясен не трудностями и смертями, а антиэстетичностью войны: трупы, испражнения, грязь, вонь, нечистоты, кровь. Поэта преследовал образ раненого, у которого глаза от боли вылезли из орбит.

* * *

Во время Первой мировой войны композитор Игорь Стравинский в Риме познакомился с художником Пабло Пикассо. Когда композитор возвращался в Швейцарию, итальянский таможенник нашел у него рисунок и спросил, что это такое.

— Мой портрет работы Пикассо.

— Но это похоже на план — какие-то кружки, линии…

— Это план моего лица. Не более.

Таможенник решил, что это план стратегического сооружения, и конфисковал рисунок. Если этот борец сохранил рисунок, то он и его дети стали богачами.

Глава восьмая «РЕВОЛЮЦИЯ НЕ КОНЧЕНА, ОНА ВПЕРЕДИ»

В преддверии Октября Луначарский работает заместителем петроградского городского головы (избранный от большевистской фракции) и председателем культурно-просветительской секции Думы. «…Моя роль первой скрипки в культурно-просветительском деле получила широкое признание и среди большевиков, и в Советах вообще, и в Думе, и в пролетариате, и даже среди специалистов», — писал он жене Анне Александровне 25 сентября 1917 года. 20 сентября он утвержден ЦК партии членом Муниципальной группы ЦК. Его избирают во Временный совет Российской республики (Предпарламент) и от профсоюзов — в Государственную комиссию по народному образованию. 16 октября он открывает 1-ю общегородскую конференцию Пролеткульта в Петрограде и выступает с докладом о задачах культурно-просветительского движения пролетариата.

Хмурым октябрьским вечером Гиппиус и Мережковский торопливо шли по Большой Никитской улице Петрограда. Дул холодный ветер, и супруги одинаково прикрывали подбородок и рот кашне. Они торопились домой: ожидались гости. В конце улицы они встретили хорошо знакомого им президента Российской академии наук Александра Петровича Карпинского, который шел в сопровождении двух оборванцев и дружелюбно беседовал с ними.

Гиппиус и Мережковский обменялись выразительными взглядами, которые означали: «Ужас, до чего дошло! Академики гуляют с хамами!» Супруги не стали даже раскланиваться с президентом, который, впрочем, из-за увлеченности беседой и по близорукости не заметил их. Они же в недоумении остановились на крыльце своего дома и с возмущением следили за странной сценой: президент академии открыл портфель, который оказался набит камнями.

— Золото небось, — предположил один из спутников академика.

— Вы почти угадали, голубчик! — кротко сказал Карпинский. — Это образцы пород. В породе же заключены богатства: и медь, и железо, и золото, и серебро, и платина, и алюминий. Эти богатства невидимы, и их без науки извлечь нельзя. Если не вмешается наука, то все эти богатства останутся лежать в земле без пользы.

Старичок неспешно двигался к своему дому и столь же неспешно разъяснял любознательным молодым людям сомнительного облика научную суть проблемы извлечения богатств из недр земли. Подойдя к дому, академик поднялся по ступеням, дернул ручку звонка и любезно попрощался с молодыми людьми. Они же пребывали в странном и доселе незнакомом им состоянии и даже не стали снимать со старого академика не по сезону рано надетую шубу. Вдобавок к этим чудесам они с уважением вернули старичку его тяжелый портфель. Видевшие эту сцену Гиппиус и Мережковский были потрясены до глубины души. Брови их невольно ползли вверх, выражая высшую степень недоумения, а под конец наблюдавшегося ими странного эпизода они почти одновременно пожали плечами и так и застыли в немой сцене.