В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта - Люси Уорсли Страница 19

Мы почти не сомневаемся, что в Индии Фила вступила в любовную связь с Уорреном Гастингсом, и почти наверняка именно Гастингс, а не услужливый Хэнкок был отцом ее дочери Элизы. Элизу объявили "крестницей" Гастингса, что не помешало распространению сплетен. Даже пост генерал-губернатора не спас Гастингса от людской молвы. "Упаси вас бог знаться с миссис Хэнкок, — предупреждал одного из друзей лорд Клайв, — поскольку она, вне всяких сомнений, отдавалась мистеру Гастингсу". По свидетельству самого мистера Хэнкока, в Бенгалии времен Гастингса "блуд, вежливо именуемый флиртом, был повальным".

Джейн говорит нам, что Уоррен Гастингс "никогда не позволял себе даже намека на Элизу". Тем не менее он пристально наблюдал за жизнью и образованием "крестницы". "Ни французский, ни танцы не помешают женщине выполнять ее обязанности в любой сфере жизни", — наставлял Гастингс, и Элиза действительно была обучена блистать и очаровывать мужчин. В должное время Гастингс отписал ей солидную сумму в 10 тысяч фунтов. Он успокаивал себя, что с таким приданым его "крестная дочь" не будет "принуждена идти замуж за лавочника или за первого встречного ради куска хлеба".

Справедливости ради надо сказать, что мистер Хэнкок все-таки сколотил состояние, но слишком маленькое, чтобы хватило на беззаботную жизнь. Когда в 1765 году супруги вернулись в Лондон, они, видимо, думали, что это навсегда, но жизнь на широкую ногу вскоре истощила их кошелек. Хэнкок снова отбыл на Восток, чтобы и дальше доить субконтинент, откуда слал щедрые подарки своей благоверной и всей ее семье. Но из-за голода в Индии сколотить второе, более значительное состояние оказалось труднее, чем предполагалось, и письма мистера Хэнкока повествуют о бесконечных проблемах и экстремальных ситуациях. Мистер Хэнкок имел от Ост-Индской компании поручение ездить по Индии и осматривать "места, где работают соотечественники". Это было чрезвычайно опасно. В одной из областей приходилось преодолевать реку на лодке, но в воде плавали тигры. Они "выхватывали людей из лодок. К несчастью, от этих ужасных тварей у нас погибло восемь человек". Несмотря на все усилия, вторая поездка в Индию кончилась для него неудачей. "Все мои надежды, — писал он, — рассеялись как сон и оставили меня в растерянности". 5 ноября 1775 года мистер Хэнкок умер в Калькутте.

Между тем тетушка Фила регулярно наведывалась в Стивентон. Она помогала миссис Остин при рождении Генри и Кассандры, удивляя обитателей Хэмпшира своей бестолковостью. Когда в 1770 году она возвращалась после очередного, по обыкновению стихийного, визита, с задка ее экипажа посреди пустоши соскользнул кофр. Она велела слуге идти его искать. Слуги долго не было, Фила "всполошилась" и сбежала на ближайшую ферму, бросив в повозке все свои пожитки и оставив дверцу распахнутой настежь. Ей повезло, что ее не ограбили. "О Фила", — вздыхал в Индии ее многострадальный супруг. Если бы она меньше времени тратила на "потехи" и больше на "приобретение необходимых и ценнейших знаний о ведении счетов", им обоим это пошло бы на пользу.

Фила и ее дочь Элиза вели легкомысленный образ жизни, не задумывались о деньгах и до неприличия много развлекались, причиняя вечную головную боль своим более рассудительным родственникам. Благодаря своему приданому Элиза превратилась в завидную невесту и слыла "бойкой особой", что не слишком одобряли в Хэмпшире. От нее исходил континентальный шик — результат "французского, а не английского воспитания", и это раздражало родственников.

Французский лоск Элиза начала приобретать зимой 1777 года. Джейн было почти два года, когда уже овдовевшая Фила Хэнкок и ее пятнадцатилетняя дочка пустились в странствие по континенту. Элиза чудесно проводила время в Париже: она сообщала своим провинциальным кузенам, что вместе с огромной толпой смотрела, как месье Бланшар храбро взмывает на воздушном шаре ввысь, "в небесные сферы", на высоту 1500 морских саженей. "Несколько дней назад мы посетили Версаль, — писала она в 1780 году, — и имели честь видеть их величества и всю королевскую семью за обедом и ужином". О Марии-Антуанетте Элиза докладывала, что "королева очень утонченная женщина, у нее чудесный цвет лица". Она тщательно разобрала наряд королевы: "Юбка из бледно-зеленого люстрина [шелка], покрытая прозрачным серебряным газом, рукава сборчатые и местами обвитые гирляндами крупных роз". Лишь одна деталь отличалась элегантной простотой: "шея у нее полностью обнажена и украшена изумительной бриллиантовой цепочкой". Эта информация представляла большую ценность. Несмотря на соперничество между двумя нациями, британцы признавали, что французы одеваются лучше. Каждый год через Ла-Манш отправляли "куколок", одетых в миниатюрные копии новомодных нарядов, чтобы лондонские щеголихи могли посмотреть, что носят в Париже. К "куколкам" так привыкли, что продолжали их пересылать даже в период войны между обеими странами.

Элиза была смуглой — она не раз упоминает, что "природой наделена темным оттенком кожи". На миниатюрном портрете, написанном во Франции, мы видим ее со взбитыми напудренными волосами, огромными черными глазами и маленьким вздернутым носом, как у обожаемых ею и модных мопсов. "Очаровательные зверушки! — восклицает она. — Я с радостью возьму столько мопсов, сколько вы сумеете мне достать. Вы бы расхохотались, послушав, как я беседую со своим доктором по поводу своей собачки, а потом делаю ей рекомендованные им паровые ванны".

В Париже Элиза познакомилась с бравым парнем по имени Жан Франсуа Капо де Фейид, графом и капитаном личного полка королевы Марии-Антуанетты. Чуть ли не рабское поклонение французского воздыхателя не оставило ее равнодушной. "Сказать, что он любит, значит не сказать ничего, он буквально меня боготворит, — писала Элиза. — Вся забота его жизни, кажется, состоит в том, чтобы наполнять счастьем мою". Она серьезно задумалась о замужестве. Назваться графиней было бы недурно, хотя при ближайшем рассмотрении право Фейида на графский титул выглядело сомнительным.

Однако Элиза встретила сильное сопротивление со стороны попечителей, назначенных ей Уорреном Гастингсом, в том числе со стороны Джорджа Остина. "Ее дядя мистер Остин, — говорится в одном семейном письме, — не одобряет этот брак". Рассудительный мистер Остин был "весьма обеспокоен союзом, который, по его мнению, отдаляет от истинных друзей, от отечества и, он боится, от отеческой религии". Но Элиза все-таки приняла предложение, приведя в свое оправдание обезоруживающий женский аргумент: такой совет дала ей мать. "Я совершила этот шаг, руководствуясь гораздо менее моим собственным суждением, нежели суждением той, чьим указаниям мне вменено в обязанность следовать".

Поначалу у своевольной девятнадцатилетней Элизы, обвенчавшейся со своим якобы графом, все складывалось хорошо. Он увез ее на юг Франции, в Нерак, где ему монаршей милостью был пожалован болотистый участок земли с условием заняться его осушением и с освобождением от уплаты налогов на двадцать лет. Он построил себе маленькую виллу — "Ле Марэ" ("Болото"). Пока возводилась вилла, чета жила в съемном доме, и Элиза с гордостью докладывала семье, что дренажные работы спасли всю округу "от злостных испарений стоячей воды", так что ее мужа "почитают благодетелем целой провинции".

Но когда Элиза забеременела, ее муж пожелал, чтобы рожать она уехала домой, в Англию. "Если м. де Фейиду приготавливается сын, — писала она, — он мечтает, чтобы тот появился на свет англичанином". Разумный ход — попечителей Эльзы следовало сразу познакомить с наследником ее состояния. Граф не мог оставить свою мелиорационную деятельность, поэтому Элиза и ее мать в мае 1786 года вдвоем отправились в Лондон. Ее чувства к графу уже остывали. Одна из ее кузин свидетельствовала, что, отзываясь о муже с неизменной теплотой, Элиза все же "признавалась, что с ее стороны любовь по-угасла, хотя с его стороны еще полна страсти".