Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров Страница 24

Неприятие хозяйственной составляющей концепта коллективизации подтверждается и тем, что она редко использовалась крестьянами в собственных целях. В качестве примера рассмотрим случай с созданием коммуны имени С. А. Бергавинова в Грязовецком районе. В октябре 1929 года в Северный краевой комитет ВКП(б) на имя его первого секретаря С. А. Бергавинова поступило письмо от членов одного из новообразовавшихся коллективных хозяйств Грязовецкого района [177]. В письме рассказывалось об успехах коллективизации в районе, а также сообщалось, что С. А. Бергавинов избирается почетным членом Комьянской сельхозартели с присвоением ей его имени. Авторы письма льстиво просили высокопоставленного чиновника посетить артель. Весьма примечательно, однако, что в содержательном отношении письмо представляет из себя набор агитационных штампов. Прежде всего в письме подчеркивается руководящая роль партии, говорится о том, что инициативная группа по созданию артели пошла «навстречу решениям 15 съезда и 16 партконференции». Во-вторых, констатируется классово чистый состав артели: 9 батраков, 39 бедняков, 49 середняков и 3 служащих. Далее в письме идет речь о стремлении членов артели к борьбе за дальнейшее социалистическое переустройство хозяйства: «…поставлена задача добиться сплошной коллективизации района в радиусе до 2 1/2 километров» и укрепления своего колхоза «за счет вовлечения всех батраков, бедняков и середняков нашего района». Декларируется в письме и активная классовая позиция по отношению к кулачеству: «Наш классовый враг — кулак пытался и пытается вредит[ь] делу укрепления нашего колхоза, однако мы, руководствуясь решениями Краевой партконференции, дадим самый решительный и сокрушительный отпор всяким кулацким выходкам…» Наконец, в письме обозначена граница — между «коллективизированным» прошлым и новым социалистическим бытом. Это, безусловно, набор идеологических штампов, которые можно встретить почти в любом агитационном циркуляре, посвященном коллективизации. Прагматика авторов письма также очевидна. Таким образом они продемонстрировали свою лояльность власти. Кроме того, включая в состав почетных членов колхоза С. А. Бергавинова, надеялись на установление особой клиентельно-патронатной связи с крупным партийным боссом. Однако их надеждам, судя по дальнейшему развитию ситуации, не суждено было сбыться. Вскоре в Севкрайком поступило новое письмо из Грязовецкого района, на этот раз от бедняка Комьянского сельсовета В. М. Бушева [178]. В своем письме он доказывал, что в руководстве недавно созданной сельхозартели имени С. А. Бергавинова сплошь и рядом засели торговцы и спекулянты, «а бедняку входу в артель невозможно». Таким образом, имя «товарища Бергавинова» оказывалось только прикрытием для этой «кулацкой шайки». Видимо, доводы В. М. Бушева, отсылающие к распространяемому пропагандой лозунгу «очищения колхозов от чуждых элементов», возымели свое действие, поскольку в последующих документах артель имени товарища Бергавинова названа «кулацким колхозом» [179]. Не известно, каковы были взаимоотношения между руководством артели и В. М. Бушевым, но несомненно, что и первые, и второй прибегли для решения своих частных проблем к идейному оружию советской пропаганды.

Деление крестьянства на бедняков, середняков и кулаков было закреплено еще в 1920-е годы более чем витальной для крестьянства скрепой — разницей налоговых обязательств перед государством. Как показывают новейшие исследования, посвященные организации внутренней жизни крестьянского социума, после коллективизации с ее многократными чистками «кулацких элементов» и становлением колхозной системы деление крестьян по материальному признаку начало утрачивать свое прежнее значение. Оно постепенно заменялось другими маркерами социальной идентичности [180]. На рубеже 1920-х — 1930-х годов понятия «бедняк», «середняк» и «кулак» наделялись сложными экономическими, политическими и моральными смыслами и были общеупотребимыми в повседневной жизни северной деревни. Поэтому слова корреспондента из Грязовецкого района о том, «что идет сплошная коллективизация, у нас теперь в деревне три класса, кулаки, середняки и бедняки» [181], выглядят скорее исключением, чем правилом. Однако предлагаемая пропагандой того времени модель внутрикрестьянских отношений предполагала не только деление сельских тружеников на три класса, а активную классовую борьбу бедняков в союзе с середняками против кулаков. Представляется интересным рассмотреть, насколько очевидной была эта классовая битва для самих крестьян.

Как свидетельствуют многочисленные источники, классовая составляющая концепта коллективизации была широко востребована крестьянами Севера. Она звучала на бесчисленных митингах и собраниях. Вот типичная риторика таких выступлений: «довольно попили нашей крови», «я полагаю, что хорошим методом в постройке колхозов будет всех кулаков и подкулачников отсеять и не пускать в колхоз, а из старых колхозов исключить бузутеров», «считаю неверным такое положение, когда кулак, середняк и часть бедняков платит кооперативный пай одинаково», «вся беда в том, что нет еще тесного союза бедноты со середняком», «батрацко-бедняцкой части крепче сплотиться вокруг партии и советской власти и дать должный отпор по нашему врагу кулаку», «на стороне бедноты закон, а на той стороне не есть власть», «нашей задачей является зорко следить за каждым шагом классового врага, не допускать его к выборам в советы и мы это сделаем» [182]. Политические сводки того времени свидетельствуют, что деревенская беднота приняла активное участие в раскулачивании и разграблении зажиточных хозяйств. Активисты корбаньгского колхоза «Пионер», похваляясь своими успехами, писали в окружном ВКП(б): «Мы бедняки и середняки, объединенные в колхоз, провели основательную чистку своих рядов, вычистили 9 кулаков, взамен которых получили 68 бедняцких семейств» [183]. Зажиточные крестьяне, в свою очередь, ощущали свою обособленность и неприязнь к деревенской бедноте. В Воезерском сельсовете Няндомского округа дети местных кулаков при стычке с одноклассниками кричали следующие слова «Вы, бедняки, нас насильно заставили выйти из коммуны. Вы едите наш хлеб, вы нас ограбили и пьете нашу кровь» [184]. Известны и другие подобного рода высказывания: «вы беднота на нашей шее сидите, погодите мы вам это припомним» или «вы беднота с 1919 года пьете нашу кровь» [185]. Осознание своего превосходства зажиточных крестьян над беднотой порою вело к забавным случаям. Например, в Быковском сельсовете Приозерного района местные кулаки вызвали бедноту на соцсоревнование по сдаче хлеба государству [186]. Мы вряд ли сможем ответить на вопрос, какая мотивация стояла во всех этих случаях за актами поддержки лозунгов государственной пропаганды, однако несомненно, что тема классовой розни нашла себе широкую аудиторию среди крестьянства Севера.