Плач к Небесам - Энн Райс Страница 28

Он выходил к рампе, разводил руки, брал на себя управлениезалом и, игнорируя существующую партитуру, сбивая с толку толпящихся за егоспиной исполнителей, создавал в одиночку, без чьей-либо помощи, музыку, котораяна деле была сердцем и душой оперы.

И, проклиная его как только возможно, все знали, что безнего ничего этого не было бы.

К моменту закрытия занавеса композитор зачастую окончательновыходил из себя. Прячась в тени, Тонио слышал его крики: «Вы поете не то, что япишу, вы вообще не обращаете внимания на то, что я написал!»

— Так напишите то, что я спою! — рычалнеаполитанец. А однажды даже выхватил шпагу и буквально погнал композитора кдверям.

— Остановите, остановите его, а не то я егоубью! — кричал композитор, отбегая назад в проход между рядами кресел. Новсе могли видеть, как он напуган.

Каффарелли отвечал раскатистым презрительным смехом.

Он был воплощением ярости, когда тыкал кончиком рапиры впуговицы на камзоле композитора, и ничто, кроме безбородого лица, не выдавало внем евнуха.

Но все, и даже этот молодой человек, знали, что этоКаффарелли поднял оперу до недосягаемых высот.

Каффарелли преследовал женщин по всей Венеции. В любой часпоявлялся он в палаццо Лизани, чтобы поболтать с патрициями, а те кидалисьналить ему вина или подставить кресло. Тонио, всегда оказываясь поблизости, несводил с певца восхищенного взгляда. Он улыбался, замечая, как щеки материполыхают румянцем, когда она провожает Каффарелли глазами.

Кроме того, Тонио было приятно видеть, что мать счастлива оттакого чудесного времяпрепровождения. Теперь она не сидела, уставившись в угол,не смотрела на все с подозрением, она даже танцевала с Алессандро.

И Тонио, заняв свое место в величественной веренице роскошноразодетых мужчин и женщин, которые заполняли парадную гостиную дома Лизани,выполнял четкие па менуэта, завороженный волнующим зрелищем укрытых кружевнымиоборками грудей, точеных ручек и нежных щек. По воздуху плыли бокалышампанского на серебряных подносах.

Французское вино, французские духи, французская мода.

Разумеется, все просто обожали Алессандро. Скромно одетый,он казался воплощением простоты, но при этом был столь величествен и исполнендостоинства, что Тонио не мог им не восхищаться.

Вечерами, оставшись наедине, они подолгу разговаривали.

— Я боюсь, что ты скоро заскучаешь в нашем доме, —сказал ему однажды Тонио.

— Ваше превосходительство! — рассмеялсяАлессандро. — Я ведь вырос отнюдь не в великолепном дворце. — Взглядпевца скользнул по высокому потолку его теперешней комнаты, по тяжелым зеленымзанавесям у кровати, по письменному столу из резного дерева и новомуклавесину. — Ну, может быть, проведя здесь лет сто, я и затоскую.

— Я хочу, чтобы ты остался здесь навсегда,Алессандро, — прошептал Тонио.

Потом, в тишине, к Тонио пришло странное, невыразимоесловами понимание того, что этот человек, удостоенный чести выступать подсводами собора Сан-Марко, был собою недоволен и мучительно стремился ксовершенству. Не удивительно, что его отличала такая тихая, скромнаясерьезность. Он сам стал воплощением роскоши, благонравия и красоты, всю жизньокружавших его.

Так почему бы ему и не ходить по дому Катрины с такимнепринужденным изяществом?

«Но что на самом деле думают о нем люди? — задавалсявопросом Тонио. — И что они думают о Каффарелли?» Самому Тонио почему-томучительно было представлять Каффарелли в постели с любой из роящихся вокругнего женщин. Казалось, стоит певцу пальцем поманить, как любая последует заним.

«А что бы я делал с любой из этих женщин?» — размышлялТонио, вдыхая в партере театра аромат сотен Беттин и замечая, что многие дамы ина него самого бросают кокетливые взгляды поверх кружевных вееров.

«Всему свое время, Тонио, всему свое время!» — тут жеостанавливал он себя. Он бы предпочел умереть, чем предать своего отца. Все длянего было озарено волшебным светом новой ответственности и нового знания. А поночам в своей комнате он вставал на колени перед Мадонной и молился:«Пожалуйста, пожалуйста, не дай всему этому кончиться! Пусть все это длитсявечно!»

Но уже наступало лето. Зной становился изнуряющим. Карнавалскоро должен был закончиться, оборваться так резко и внезапно, как рассыпаетсякарточный домик. Грядет дачный сезон, когда все знатные семьи перемешаются навиллы, расположенные вдоль реки Брента. Никому не хотелось проводить лето вблизивонючих каналов, над которыми неистребимыми тучами висел гнус.

«Но тогда мы опять останемся одни. О нет, пожалуйста,не-е-е-т!»

* * *

Как-то утром, когда оставшиеся дни карнавала можно былососчитать на пальцах одной руки, Алессандро, войдя в комнату Тонио вместе сослугами, принесшими шоколад и кофе, присел у его кровати.

— Твой батюшка очень тобой доволен, — сказалон. — Все сообщают ему, что ты ведешь себя как идеальный патриций.

Тонио улыбнулся. Ему хотелось увидеть отца. Но синьор Леммоуже дважды говорил ему, что это даже не обсуждается. В то же время Тониоказалось, что в последнее время отцовские апартаменты посещает необычно большоечисло людей. Среди них были поверенные, а также старые друзья. И ему это ненравилось.

Но почему он решил, что та долгая откровенная ночь должнапородить новую реальность, в которой будет место частым беседам? Ведь отецпо-прежнему принадлежал государству. Раз он подвернул лодыжку и теперь не могвыходить по своему желанию, значит, само государство должно являться к нему.Наверное, это и происходило.

Но у Алессандро на уме было что-то другое.

— Ты бывал когда-нибудь на вилле Лизани близПадуи? — спросил он.

Тонио затаил дыхание.

— Ну так вот — начинай укладывать вещи. И если у тебянет костюма для верховой езды, пошли Джузеппе за портным. Твой батюшка хочет,чтобы ты провел там все лето, а твоя тетя будет счастлива тебя принять. Но,Тонио, — продолжал Алессандро (по настоянию Тонио он давно уже пересталиспользовать формальное обращение), — придумай, о чем можнопорасспрашивать твоих преподавателей. Они чувствуют себя ненужными и боятсяувольнения. Этого, конечно, не случится: они едут с нами. Но попробуй внушитьим, что они тебе по-прежнему нужны.

— Мы едем на виллу Лизани!

Тонио вскочил и кинулся на шею Алессандро. Тот невольноотступил на шаг, а потом неспешно дотронулся до волос мальчика, отводя их солба.

— Никому этого не говори, — прошептал он, —но я взволнован так же, как и ты.