Любовь и Sex в Средние века - Александр Бальхаус Страница 3

Но самое значительное новшество христианской морали в том, что она сплавляет в нерасторжимое целое сексуальность и брак, которые так долго существовали порознь. Если в Античности господствовал чувственный идеал красоты, то христианство проповедует этический идеал чистоты. Чистота достойна любви — более того, чистота заслуживает почитания. «Христиане, — пишет Климент Александрийский [4], — хотят, чтобы женщины привлекали чистотой своих нравов, а не красотой; они также не желают, чтобы мужчины видели в женах объект вожделения, ибо природа дала нам брак как пропитание, разрешив употреблять его, но не злоупотреблять им».

Женщина перестает казаться «добычей чувственности» и объектом. «Деловые» любовные отношения Античности превращаются в отношения человеческие — по крайней мере, в теории. Элемент господства над партнером по браку должен исчезнуть, уступив место новому, общему для обоих идеалу. В этом состоит также принципиальное различие между языческим и христианским браками: в первом случае важнее чувственное наслаждение, во втором — исполнение божественного долга. Впредь считается грехом искать в браке лишь удовольствие. Так идея чистоты оказывает дисциплинирующее воздействие и создает новый идеал любви, который принципиально отличается от античного идеала.

Средневековье характеризуют новые теологические и моральные идеалы, а также сопротивление этому новоиспеченному духу времени. Конфликт между чувственным и духовным, между вакханалией и аскезой, между страстью и страхом вездесущ и, в конечном счете, неустраним. Христианство вновь и вновь ищет способ утвердиться в этой борьбе против чародейства, суеверий, язычества и не в последнюю очередь — против сексуальных традиций античного мира.

Церковь налагает отпечаток на всю средневековую жизнь и пронизывает ее насквозь: все исходит из нее, все имеет к ней отношение. Она — видимое проявление божественного миропорядка и универсального плана исцеления, который реализуется в истории человечества. У людей нет другого выбора, кроме как подчиниться церкви или хотя бы договориться с ней, ибо она возвысилась над всяким сомнением и недоумением. Убежденность в том, что вне церкви не обретешь никакого блага, для средневекового человека так же естественна, как дыхание.

Первая и важнейшая цель человека — спасение души, и путь к нему поневоле ведет через церковь. С колыбели до похоронного звона люди чувствуют зависимость от совета и помощи церкви, ибо только она наделяет божественной благодатью. Чудеса святых таинств делают ее конкретной и неотъемлемой частью жизни каждого, окружают и освящают с первого до последнего вздоха.

Однако церковь не только открывает жаждущим путь к блаженству — в гораздо большей степени она представляет собой зримое Царство Божье на земле. Она — основание мировой структуры, устремленной прямо к Богу; эта грандиозная структура указывает каждому его место внутри строгой иерархии, охватывающей все ступени жизни, — от простейших существ до трона величайшего владыки. Особое место в этой иерархии занимает монашество в своем многообразии, ибо в целом оно воплощает привилегированную форму последователей Христа и находится ближе к лику Господа, чем миряне, ориентированные на земное.

Правда, такая система оставляет простор и для светского — при условии, что оно признает священный порядок и свои обязанности перед христианской общиной и послушно причисляет себя к церкви. Светские владыки, да и сам римский император, в случае неповиновения такому порядку попадают в опалу и подвергаются отлучению. В целом предпочтение отдается благочестию, окрашенному скептическим отношением к миру, а это означает, что важную роль играет аскеза.

Церковь пытается навязать человеку главную и весьма честолюбивую цель: абсолютное насыщение мира духовностью. Убежденная в своих полномочиях, данных Богом, она пытается подчинить себе все сущее на земле; ее претензия на мировое господство и задача воспитания человека идут рука об руку.

Этот мировоззренческий дуализм созвучен средневековой культуре. Он узаконивает претензию церкви на власть и право и достигает своего промежуточного пика на пути развития христианства от бедного еврейского проповедника из Назарета до сиятельного римского папства Средних веков. Из маленькой, затерянной общины первохристиан вырос гигантский аппарат церковной власти с детально проработанной судебно-правовой системой. Церковь являет собой превосходно организованную систему господства и располагает дипломатией столь же гибкой, сколь и несгибаемой.

В ногу с беспримерным ростом могущества идет окостенение того, что прежде было живым и подвижным. Внутреннее общение христиан с Богом становится вероисповеданием, обычай обращается в церемониал, а вера — в догму. Государство Бога, священная, всеохватывающая католическая церковь удерживается двумя факторами: послушанием и принуждением. По отношению к человеку средневековая церковь становится некоим societas perfecta, закрытым обществом, она есть дух и власть, невидимая общность и видимая империя.

В своем подавляющем всесилии церковь пытается опутать человечество и поставить его на колени. Несмотря на это, ее претензия на значимость никогда не осуществлялась полностью — даже во времена расцвета ей снова и снова приходилось соперничать с императором, в такой же мере проникнутым Божьей благодатью. Да и внутрицерковные распри между разными течениями и направлениями вели к расколу, нанося папскому авторитету как минимум временный урон. Христианская мечта о единстве так и остается идеалом, и цель однородного мироустройства по-прежнему не достигнута.

Итак, власть и внешнее великолепие не способны ввести в заблуждение: в церковном организме есть уязвимые места, он страдает от ран. Церковь разрывают острые противоречия, она ведет напряженную борьбу с человеческими страстями, почти не поддающимися обузданию. Ей не удается полностью преодолеть расхождение между «природным человеком» и «заповедью христианского совершенствования». Вместо этого она облегчает совесть отдельного человека при помощи отработанной системы покаяний и священной благодати.

Моменты напряженности в средневековой культуре обусловлены небрежностью духовенства и светского общества, их безразличием к общественным противоречиям, наконец, их предрассудками и очерствелостью. История церкви Средних веков написана кровью. Деловые и государственные интересы, стремление к власти, сословная зависть, своекорыстие, недоверие, обман и ненависть оказывают влияние на повседневную жизнь церкви.

Христианский дух постоянно сопровождают разнонаправленные потоки. Безмятежная радость существования вступает в резкое противоречие с морально-этическими требованиями церкви к человеку. При этом сексуальное наслаждение снова и снова находит выражение в народных обычаях, песнях, поговорках и рассказах.

Моменты напряженности в жизни средневекового человека, конфликт между идеалом одухотворенного аскетизма и радостью чувственной жизни находят разрядку, например, в распространенном мотиве дикарей, укореняющемся в карнавальных обычаях и обретающем все больше популярности в искусстве. На средневековых шпалерах изображают людей, которые вдали от общественных принуждений и обычаев доверяют своей телесности и живут с ней в гармонии. Тем не менее стремление к моральной чистоте оказывает воздействие на все области жизни и прежде всего на эротику. Идея целомудрия, которая поначалу сводится к физической нетронутости, расширяется до идеала полной, охватывающей всего человека духовной чистоты.