Братья Старостины - Георгий Морозов Страница 37

Андрею не свойственно было чувство страха думать, быть самим собой. У него, естественно, было много друзей. Всегда, и тогда, когда была возможность быть наставником норильской спортивной молодежи и когда пришлось ходить с горлаговским номером на спине, на брюках… Но значение владения таким багажом дружбы было уникальным.

По строжайшим законам режимных служб, каждый горлаговец имел законное право посылать из лагеря два письма в год. Но мне самому приходилось порой размножать, переписывая целые серии писем-обращений по разным адресам страны. Так что выходили письма из лагерной зоны пачками и в нужное время, и без досмотра. Как? По каналам Дружбы! Я не владел схемой прохождения живых связных цепочек. Меня это

уже не касалось. Подобным образом решались и другие вопросы в деятельности нашей конспиративной организации.

Одно стало совершенно понятно — прочная связь с «волей» уже существует. Разговоры о подготовке к побегу из лагеря и определенные практические действия были как до Норильска, так и уже в Норильске.

Первоначально это представлялось обычным методом выхода за зону в зимнее время, в метель или даже в пургу. Готовили запас продуктов, одежды и, главная, конечно, проблема — лыжи. Вся эта практическая деятельность была примитивной, но ободряющей в своей целенаправленности.

Но вот Каратовский многозначительно дал понять, что уже появилась возможность осуществить побег небольшой группы в 3–4 человека с официальным вылетом из Норильска на рейсовом самолете. Нужны серьезная подготовка и решительность в осуществлении.

Поделился Федор со мной и такой тайной — у нас уже есть за зоной свой радиопередатчик.

Все эти новости, крайне захватывающие и одновременно говорящие, что с «волей» существует серьезное взаимодействие, будоражили мысль. Все это я «мотал на ус» и гордился своим старшим наставником. Вопрос — как Федор смог выйти на такой уровень организационной деятельности нашей партии — не возникал.

То, что я видел Каратовского один на один с Андреем, меня радовало, но не убеждало как весомый источник достигнутой связи.

Но пришел момент, когда это стало очевидным. В Горлаге начались интенсивные переброски заключенных между четырьмя лаготделениями, исключая зону каторжан. Чтобы не оборвать уже установленные внешние связи, Федор решил передать мне связной пароль. Его должен был назвать тот, кто выйдет со мной на связь. Понимая эту ответственность, я сразу спросил — а если инициатива будет с моей стороны, с кем устанавливать контакт? «Ты его знаешь», — ответил Федор. Я почти автоматически сказал: «Андрей?» Он молча кивнул головой и подтвердил взглядом. Каратовского вскоре действительно отправили этапом в 4-е лаготделение. А это означало, что моего участия в сохранении внешней связной цепочки не потребовалось. Заключенные из пятой и четвертой зоны работали на общей производственной площадке — на Горстрое.

Во мне же еще больше укрепилась уверенность в действенности нашей конспиративной организации. А являлся ли Андрей Петрович членом ДПР или нет, меня не беспокоило, это не имело значения, как и в целом ряде других взаимно-дружеских отношений. Главное, мы все были единое целое.

Живые же цепочки внешней связи сохранялись и во время Норильских событий 1953 года. Андрей уже был на «воле», рядом с «вольным» зэком Георгием Жженовым, которому после 10 лет Колымы было предписано вечное поселение в Норильске. Но в 1954 году Горлаг прекратил свое существование. Открылась трасса Норильск — Москва. Первая встреча в Москве с Андреем Петровичем у меня была в январе 1960 года на свадьбе моего брата Игоря. О Норильске уже ни слова. В 1999 году, после смерти Игоря, в его записной книжке я увидел знакомые слова: «Делай, что должно, и пускай будет, что будет!» Так еще в 1951 году я записал у себя наказ своего наставника Андрея. Я понял — Андрей Петрович Старостин делал что должно до самых своих последних дней.

К великому сожалению, Андрею Петровичу не суждено было продлить свою земную жизнь хотя бы еще на пять лет. Дух народного единства витал над Москвой в конце восьмидесятых. Но велика Матушка Россия и заповедь Всевышнего — единство народа — не охватила еще ее необъятные просторы.

В 2003 году, после 47-летнего перерыва я вновь посетил Норильск. Искал друзей и своих, и тех, кто знал Андрея. Как это обычно бывает, узнал, что два года тому назад умер хороший друг Андрея Петровича Старостина — радист. Возможно, это тот самый радист-норильчанин, который в мае 1953 года отстучал в эфир: «в Норильске восстали 30 тысяч заключенных»?!

Я привел эти свои воспоминания из далекого прошлого, которые связаны с именем моего наставника — принципиального, смелого старшего друга.

Вернувшись из заполярного Норильска с 69-й параллели, Андрей Петрович написал душевные воспоминания о своих «корнях», о династии Старостиных. Его замечательные спортивные повествования бесспорно неоценимы. Ведь его любимым изречением было — «Движение — это жизнь, а значит, футбол — это жизнь!».

С наслаждением читая описания Андреем Петровичем своей жизни, а это 1981 год, невольно приходится

констатировать, что это писал человек свободного полета мысли, но не обладающий свободой излагать свои мысли.

В этом трагедия его жизни, жизни великого гражданина своего Отечества.

Слушая и читая рассказы Льва Нетто, мы не могли не задаться вопросом: почему Андрей Петрович после освобождения восстановился в коммунистической партии, если действовал на благо созданной в Норильске конспиративной Демократической партии России? Лев Александрович пояснил:

«А он и должен был восстановиться. Наша партия ставила перед собой задачу изменения строя ненасильственным способом, для этого надо было легально занимать ключевые посты. В наших рядах были бывшие начальник главвоенторга РККА, первый секретарь Омского обкома РКП(б). Кто бы в 1960-м назначил Старостина начальником сборной, если бы стало известно о его членстве в ДПР? А я уверен, хоть и не знаю точно, что Андрей Петрович вступил в ДПР. Мы были вместе в течение двух лет, он нас воспитывал. Наставники называли происшедшее в 1917 году не революцией, а переворотом, рассказывали, как подавлялись восстания матросов, солдат, крестьян. В первые годы Великой Отечественной войны были восстания заключенных в Воркуте: люди выходили за зоны, объединялись вместе с охраной — в поселках была своя власть. Эти очаги сопротивления подавлялись самым жесточайшим образом, бомбили авиацией, потом шла пехота, раненых не оставляли, добивали. Андрей и другие обо всем этом знали».

Отдельный пункт — восстание норильских заключенных в мае 1953 года. К тому времени Старостин уже отбыл десятилетний срок, но продолжал оставаться на поселении, два раза к нему приезжала Ольга. Имел ли он отношение к восстанию, оставалось неясным, и Лев Нетто тоже не дал однозначного ответа:

«После смерти Сталина режим стал хуже. Бытовых амнистировали, а 58-ю отстреливали, как дичь, по дороге с работы, а то и в зоне. Видимо, солдаты за проявление верности рассчитывали на отпуск, льготы. Боялись, что хлеб потеряют.