Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов Страница 41

Ленин, без сомнения, должен был чувствовать себя гением309.

Однако условием хорошего функционирования является централизация, а ее лучшим образом обеспечивает уже упоминавшаяся почта, работающая в условиях военного времени. Милитаризированная почта, в свою очередь, должна иметь свое центральное управление, наделенное чрезвычайными полномочиями – а возглавлять ее должен человек, обладающий чрезвычайными качествами. О себе Ленин знал, что он интеллектуал, что мировой порядок он лучше всего строит на бумаге при помощи слов: острых, метких, оскорбляющих противника, ибо на этом основывается эффективность идеи. Он не хотел быть премьером, то есть председателем Совета народных комиссаров (Совнаркома), эти функции он оставлял исполнителям, организаторам. Он был теоретиком, литератором – он был богом. И ему нужен был божественный легион, возглавить который должен «добрый пролетарский якобинец». Ведь диктатура требовала террора освященного, который откроет человечеству дорогу в рай.

Однако, прежде чем это произойдет, сама концепция успеет дать небольшой сбой. В первый момент ей окажет сопротивление стихия, или человеческая натура. Правда, Максим Горький за неделю до путча предостерегал: «Если начнется восстание, то разгорятся все наихудшие инстинкты толпы (…) люди будут убивать друг друга, не сумев подавить звериную глупость»310, но для Владимира Ильича это не было большой проблемой. Сам он с февраля использовал аргумент анархии, будучи уверенным, что диктатура пролетариата так увлечет за собой массы, что силой исторической необходимости они вступят на путь добродетели.

Не вступили.

Надо было спешно вместо распущенной царской полиции создать рабочую милицию, а с этим была проблема, так как в ее рядах «оказалось много людей случайных и даже враждебных»311. Что это значит? Что в милицию пошли обыкновенные бандиты, пользующиеся привилегией носить форму и оружие. Этого провидец Ленин не предусмотрел. Не беда, такие инциденты можно отнести к временным трудностям. Впрочем, этим должен заняться «пролетарский якобинец», ведь он на это был помазан.

Во время штурма Зимнего дворца начались кражи драгоценностей и произведений искусства. Дворец разгромлен. В подвалах нападавшие находят огромные запасы вина. «Попав в подвалы, – вспоминает красногвардеец Моисеев, – пьяницы прикладами выбивали из бочек деревянные затычки или проделывали отверстия штыками. Вино заливало подвал. Захлебываясь, они тонули в вине»312. Их тела потом рядами укладывали во дворе. А неистовство радостного пьянства уже охватило всю столицу. Разграблены всё новые склады с алкоголем. Это усиливает оргию ненависти, разбоя и насилия. Правда, что революция пахнет гениталиями. Поэтому «добрый якобинец» Дзержинский должен заняться также самым темным элементом – убийцами, ворами, насильниками и пьяницами, ну, и отлично организованными анархистами (Черная Гвардия), то есть всеми теми, которых он защищал в 1905 году, утверждая, что не в насилии путь к ликвидации зла. С первого дня революции «якобинец» выполняет также функции интенданта, а точнее – коменданта генерального штаба, подписывая сотрудникам Смольного талоны на чай, выдавая распоряжения о выдаче автомобильных шин, занимаясь устройством инвалидов. Ибо и к этому у него есть предрасположенность.

Ленин все еще уверен, что всё нарастающие те или иные проблемы, как, например, закрытые почтовые отделения, не работающие банки, нехватка денег – это трудности преходящие. Настоящий враг только затаился – контрреволюционеры и саботажники. Но этот враг ему нужен. Это главный двигатель концепции. Поэтому в первые десять дней, которые потрясли мир, большевики будут обращаться к народу с призывами.

Контрреволюция подняла свою преступную голову, – пишут в одном из них. – Корниловцы мобилизуют силы, чтобы не дать провести Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное собрание. Одновременно отбросы общества могут попытаться вызвать беспорядки и устроить резню на улицах Петрограда. (…) Петроградский гарнизон не допустит никакого произвола и беззакония. (…) При первой попытке беспорядков, грабежей, поножовщины или стрельбы преступники будут стерты с лица земли!313

Ленин уверен – никакие самые отъявленные хулиганы и черносотенные агитаторы не в состоянии подорвать его концепцию. Хуже, если поперек ее дороги встанут те, для кого она и создавалась! И вот тогда возникнет проблема идеологического плана. А так и случилось почти сразу после переворота.

Железнодорожники из профсоюза Викжель (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза – Прим. перев.) требуют создать правительство из представителей всех социалистических партий, угрожая в противном случае всеобщей забастовкой на всех железных дорогах. Направленный к ним на переговоры Лев Каменев был даже согласен на компромисс, но Ленин приходит от этого в ярость. Вера Засулич назвала его как-то бульдогом – если вцепится в горло, то уже не отпустит. Он сразу осуждает бунтовщиков: «Мы не будем разговаривать с «Викжелем» (…). «Викжель» держит сторону Калединых и Корниловых»314, то есть контрреволюционеров. Это значит, что здесь, где мы, стоят рабочие, а кто встанет по ту сторону, он уже не рабочий.

В этот первый период доминирует, однако, революционная атмосфера общности и торжественности момента. Ну, и в нужное время творец диктатуры пролетариата точно указал пальцем на виновных. Вооруженный народ считает, что получил от него власть (в действительности – иллюзорное чувство власти), поэтому «[в] длинных очередях за хлебом, которые и раньше стояли на морозных улицах, уже не было слышно проклятий в адрес правительства, как во времена Керенского, но были слышны проклятия в адрес чиновников-саботажников. Люди знали, что нынешнее правительство – это их правительство, правительство их Советов, которому сопротивлялись чиновники министерств»315. За большевиков действительно высказались массы. Почему? Потому что поверили, что будет построено лучшее общество. Потому что посчитали большевиков такими же, как они316.

Народ требовал возмездия. Концепция Ленина давала ему такую гарантию. Ее инструментом должен был стать террор – в массовых масштабах. Народу – вооруженному народу! – большевистский вождь обещал не только власть, но и уверенность, что острие террора будет направлено исключительно против тех, кто «не с нами»317. Еще в июне 1917 года Ленин оптимистично предполагал: «Если бы власть перешла к «якобинцам» XX века, пролетариям и полупролетариям, они объявили бы врагами народа капиталистов, наживающих миллиарды на империалистской войне», но «[я]кобинцы» XX века не стали бы гильотинировать капиталистов – подражание хорошему образцу не есть копирование. Достаточно было бы арестовать 50—100 магнатов и тузов банкового капитала»318 – чтобы, раскрыв проделки банковых королей, выпустить их на волю. Итак, на страже нового порядка должен был стоять экзорцизм319. Объявляя о массовом терроре, Ленин придерживался простого принципа, что диктатура будет не нужна, когда исчезнут классы. Но они не исчезнут без диктатуры пролетариата. Чтобы дождаться финала, необходимо пройти этап террора. Ничего не поделаешь, надо. Но этот террор не будет кровавым. Он будет показной! Он будет театром. В назидание. В связи с этим, его нужно поручить человеку с сердцем голубя: доброму пролетарскому якобинцу, который освятит его своей биографией. И станет великим экзорцистом.