Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров Страница 41

Форма обращений к вождям в «письмах во власть», за исключением анонимных посланий, оставалась крайне почтительной. Во всяком случае, нами не обнаружено заявлений крестьян Русского Севера, направленных непосредственно на имя какого-либо высокопоставленного деятеля государственного или регионального масштаба, которые были бы резко критичными или ироническими по отношению к своему адресату. Многие жители села просто не владели литературным языком, чтобы красиво, а в отдельных случаях адекватно выразить свои мысли, однако это не свидетельствует о формальном неуважении авторов к своим адресатам. Нередко последним авторы писем приписывали лучшие человеческие качества — такие как доброта и справедливость, часто называют их «вождь» или «учитель». При этом подобное обращение характерно не только по отношению к И. В. Сталину, относительно которого эти эпитеты постоянно звучали в пропаганде, но и к региональным партийным лидерам. Наконец, видимо, с целью придать письму дополнительный вес крестьяне ссылались на личную встречу, если таковая имелась (обычно этот аргумент действовал при обращении к краевым чиновникам) или на цитату из какой-либо работы (выступления) адресата. Например, обращаясь в 1938 году к первому секретарю Вологодского обкома П. Т. Прядченко, председатель Веп-ревского сельсовета Кубино-Озерского района писала: «Вы вспомните когда были в Кубине… в марте месяце на слете, я тогда дала вам слово свой с[ельский] с[овет], которым я руковожу вывести в передовые. После этого слета я не спала ночами, я искала лучший способ работы, чтобы свое слово сдержать» [299]. Подобная восторженно-патетическая форма выражения своих мыслей была вообще характерна при контактах крестьян с представителями власти выше местного и районного уровней. Недаром на втором краевом слете сталинских ударников делегация колхозников из Лешуконья удивила даже организаторов слета. Тогда на открытии слета при первом упоминании И. В. Сталина лешуконцы дружно встали и на весь зал закричали «Ура» [300].

Какие-либо описания вождей в письмах действительно редки. В этом вопросе можно согласиться с мнением Ш. Фицпатрик — с той лишь оговоркой, что крестьяне плохо, главным образом из пропагандистских материалов и слухов, представляли, что происходит в Центре, кроме того, давать оценку политическим лидерам не являлось главной целью крестьянских писем. Обращения во власть были вызваны потребностью разрешить конкретные проблемы в жизни конкретных людей. В тех же редких случаях, когда элементы такого описания присутствовали, можно выделить несколько устойчивых коннотаций, присущих образу вождя: вождь — проводник к новой жизни (в частности, этот момент неоднократно подчеркивал в своем письме каргопольский крестьянин С. М. Храмовнин [301]); вождь — объединитель, который сплачивает людей вокруг какой-либо цели (именно необходимостью сплочения бедняков, середняков своего района в деле создания колхоза объясняли желание назвать этот колхоз именем краевого руководителя С. А. Бергавинова члены Комь-янской сельхозартели Грязовецкого района [302]); вождь — покровитель, защитник и справедливый судья (например, житель деревни Багрино Кубино-Озерского района А. Талалов так обращался к М. И. Калинину: «И последний раз обращаюсь к вам [в данном случае он, вероятно, подразумевал, что обращается в последнюю инстанцию. — Н. К.] дорогой друг Михаил Иванович, поскольку если существует советская власть и борьба с искривлением классовой линии партии, то прошу откликнуться к безвинно терзающим [так в тексте. — Н. К.] людям, прошу расследовать это дело помимо РИКа и Края. Только на вас есть надежда ибо вы защита рабочих и крестьян…» [303]). Еще один мотив, рефреном проходящий почти через все письма, — это всесилие власти. Один из жителей Вилегодского района так прямо и писал И. В. Сталину: «Зная что вы все можете сделать просим вас усмотреть нашу просьбу, повысить продовольственные нормы» [304]. В таком контексте высшая власть приобретала почти сакральный оттенок. Интересно, но в одном из писем можно даже обнаружить интертекстуальную параллель с символом веры. В апреле 1938 года С. И. Баданин из деревни Балахонки Вохомского района направил в редакцию «Крестьянской газеты» письмо, в котором обращался с просьбой оказать ему содействие в приобретении сортовых семян фруктовых деревьев для создания у себя сада. При этом автор письма просил сотрудников редакции походатайствовать о его просьбе перед Сталиным или Калининым, характеризуя генсека следующими словами: «отца нашего Сталина, нашего творца и хранителя» [305].

Впрочем, обращение к столь хорошо известной крестьянам ритуальной формуле было отнюдь не обязательным, ибо сама традиция петиционного движения формировала набор аксиом и способов подачи информации в крестьянских письмах. Характерной для последних, например, была мысль о непогрешимости «вождя». Странно, однако, что некоторые авторы видят в этом устойчивый элемент крестьянских представлений о власти, а не составную часть конформистского механизма, обусловленного ситуацией самого обращения крестьянина к властям предержащим. Любая критика существующих порядков в такой ситуации приобретала специфический по своей форме характер. Для уяснения этого тезиса рассмотрим ряд писем, которые условно могут быть названы критическими. Так, житель села Городок Кич-Го-родецкого района И. Пестерев, намереваясь рассказать И. В. Сталину, «как у нас живут в деревнях», начинает свое письмо со ссылки на хорошо известную статью вождя «Головокружение от успехов». Затем описывает существующий в колхозе беспорядок (безответственность и пьянство правления, административные притеснения сельсовета) и, наконец, замечает, что за всем этим «районные организации не могут усмотреть» [306]. Другой случай: члены правления колхоза «Труженик» Вилегодского района с завидным упорством и последовательностью доказывали, что у них в районе не выполняется ни один из призывов вождя (сделать колхозы большевистскими, а колхозников зажиточными», «всех бескоровных сделать с коровами» (гак в тексте. — Н. К.) и заключали: «…район не правильно руководит и никаких предложений от колхозников не принимает» [307]. Подобные обращения, представляющие собой учтивую форму критики, направлялись и в адрес региональных руководителей. Примером такого обращения может служить анонимное письмо, автор которого определял себя как «беспартийный большевик самоучка», направленное в сентябре 1936 года из Шипяковского сельсовета Грязовецкого района в адрес В. И. Иванова [308]. Автор письма также ссылался на высказывание Сталина: «…у нас нет плохих заводов, а есть плохие руководители». Есть в письме ссылки и на В. И. Ленина. Однако в отличие от предыдущих корреспондентов вину за все беды колхоза и колхозников автор этого письма возлагает не на районные власти (возможно, он учитывал фактор непосредственной подчиненности районных чиновников адресату письма), а на руководство собственного колхоза и сельсовета. Суммируя эти наблюдения, можно заключить, что характеру критики в крестьянских письмах советским политическим лидерам были свойственны две взаимосвязанные черты: ссылка на непогрешимый авторитет вождя и поиск виновных среди местных руководителей, отстоящих от адресата письма, как правило, на несколько ступеней власти ниже. Казалось бы, это позволяет сделать вывод о том, что недалекие, политически неподкованные крестьяне во всех своих бедах винили чиновников местного или районного звена, дескать, у них был традиционный, а не парламентский тип представлений о власти. Такой вывод был бы логичным, если бы прочие источники не рисовали иную картину, а обе названные черты не являлись определяющими элементами крестьянских петиций. В рамках петиционного движения 1930-х годов крестьянское недовольство и крестьянский протест, своим острием направленные против низших уровней партийно-государственной системы власти, являлись неотъемлемой частью более масштабного по своим проявлениям конформистского акта.